Вестница
1
Максим ехал в метро, думая о невеселой перспективе долгих, однообразных дней. Всего две недели прошло с тех пор, как он вернулся из длительной и очень интересной командировки по Сибири (под конец смена впечатлений даже стала утомлять) и никак не мог прийти в норму. Он видел себя в знакомой обстановке, среди знакомых людей, но не узнавал. Как будто бы сильно повзрослел за эти два месяца, стал мудрее, но мудрость, увы, не принесла счастья.
Уезжая в командировку, зная, что она будет длительной и насыщенной, он заранее решил обдумать там, на свободе, один вопрос, который мучил последнее время. Однако вопрос оказался настолько сложным, что он так и не смог решить его. Хотя понимал: решить нужно и решить навсегда. Жена уехала на юг с дочерью, письма от нее сначала приходили в каждый город на его пути и были неискренне ласковыми и жалобными, как обычно. Потом писем не стало. Он вздохнул с облегчением. Однако, приехав, войдя в квартиру, наполненную ее вещами, понял: все еще не так просто. И, лишь получив письмо уже дома, хорошее, как всегда, но – наконец-то! – с неуверенной просьбой не возвращаться к ней, подумал: может быть, Рубикон перейден? И ведь только с самого начала письмо принесло облегчение. Потом стало хуже.
Он ходил и ходил по улицам, рассеянно глядя по сторонам, словно в ожидании встретить кого-то, – кого? – чувствуя себя незваным пришельцем. Люди казались равнодушными и холодными, никому ни до кого не было дела. И даже о командировке не с кем было поговорить. Все знакомые были настолько заняты каждый своим, что никто по-настоящему и не слушал его.
А теперь вот ехал в метро на встречу с сестрой – сам попросил ее пойти с ним в магазин (нужно было купить костюм, а он не привык делать большие покупки самостоятельно), – ехал и смотрел по сторонам. Люди шли, задевая друг друга локтями, плечами, боками, – шли рядом или обгоняли друг друга, – рябило от лиц, блестели глаза, слышался деловитый шорох и шарканье ног, покашливание, дыхание. Однако все были абсолютно чужие друг другу. Одиночество в толпе – символ времени!
Он быстро миновал переход, обгоняя других, хотя в этом не было надобности: несколько минут оставались даже лишними, – и только на последней лестнице, сообразив, замедлил шаги. Вышел на перрон, привычно рассчитывая, где остановиться, чтобы оказаться на нужной станции прямо у выхода.
С поверхностной внимательностью оглядел пассажиров, которые так же, как он, молча и независимо расходились по платформе, примериваясь, в какую дверь поезда войти. Поезд показался в тоннеле, приближался с нарастающим грохотом. Огляделся еще раз.
Сзади по перрону шла девушка. Он успел заметить лишь зеленое мини-платье, темную копну волос и черные узкие очки, которые она почему-то не сняла даже в метро. Как грохочущее видение, вагоны уже проносились мимо, со скрежетом замедляя ход, мелькали их освещенные изнутри окна и голубые эмалированные бока. Девушка в зеленом платье остановилась чуть позади и спокойно ждала. У него в голове как будто бы не было ни одной мысли, но сердце вздрогнуло и заколотилось.
Они вошли в одни и те же двери, девушка, которая оказалась чуть впереди, остановилась у самых дверей, прислонившись к перегородке, а Максим пропустил вперед двух парней и успел занять место тоже рядом с дверьми. Напротив.
Она так и не сняла очки, стояла спокойно, с достоинством – тонкая ткань платья мягко льнула к стройной фигуре, но Максим был уверен, что она заметила его внимательный взгляд. Поезд набирал ход, мимо застекленных дверей пронеслись ярко освещенная платформа и мраморные стены станции, потом все погасло, лишь замелькали тоннельные фонари; в стеклах, как в зеркале, отразилась внутренность вагона. Между ним и ею оставалось свободное пространство – никто не встал у самых дверей, – и, время от времени глядя на ее лицо, Максим никак не мог преодолеть неожиданно охватившее его волнение. Что это с ним? Девушка вдруг сняла очки, провела пальцами по лицу, и Максим, не сдержавшись, бесстыдно глянул. У нее были большие зеленовато-серые глаза и слегка изогнутые темные брови. Никакой косметики. Как будто бы свежим ветерком повеяло в вагоне. Девушка стояла как ни в чем не бывало, держа теперь очки в руках, и в глазах ее сверкали проносящиеся фонари. Наконец она взглянула на него.
Хотя и редко, но все же бывают моменты, когда даже угрюмый расчетливый человек становится сущим ребенком: он готов тут же, не задумываясь, все бросить и лететь сломя голову туда, куда позвал его непонятно откуда появившийся голос. Максим не был ни угрюмым, ни расчетливым, однако с некоторых пор начал замечать в себе симптомы угасания. После командировки это грустное чувство только усилилось. Что это – надвигающаяся старость или один из приступов мизантропии, периодически возникающая «мировая тоска»? Но ведь ему едва за тридцать…