Что касается Ростова, то танцплощадка, на которую я попал, – несомненно, центр. Это я понял сразу, как только оказался на ее прочном деревянном полу, за крепкой деревянной решеткой. Это было видно по тем сосредоточенным, тем заинтересованным, углубленным в происходящее лицам, которые были вокруг. Не часто увидишь людей, с таким восторгом отдающихся тому, что они делают.
Да, они отдавались всего-навсего танцам, но так… Когда я вошел, оркестр играл какой-то быстрый танец, и боже ж мой, чего они только не выделывали! Первая мысль была, что это какое-то смешное, хотя и очень пылкое представление, что они нарочно так – для смеха, но, приглядевшись внимательнее, я понял: ничего подобного. Лица, особенно у девушек, были вполне серьезные и сосредоточенные. Вообще здесь было больше девушек что-нибудь от шестнадцати до восемнадцати лет, редко старше. Они подпрыгивали, покачивались, вертелись, притопывали, изгибались, передразнивали друг друга, тряслись. Получалось у некоторых просто уморительно – не всякий актер мог бы сохранить столь вдумчивое выражение лица во время забавных телодвижений, – и смех просто душил. Но лишь в первый момент. Потому что через некоторое время становилось ясно: все это очень серьезно и смех неуместен.
И что еще очень быстро бросалось в глаза: русский, национальный, наш, родной, неподдельный, ну прямо-таки лубочный колорит. Подумалось даже: какое это живое, выразительное дополнение к архитектурному ансамблю города и Кремля! Колорит выражался, конечно, не в самой пляске – не совсем русской все же. А во внешности пляшущих. Русые головы, косы, серые и голубые глаза… Я и раньше заметил, что на улицах довольно часто встречаются типично русские пареньки и девицы. Но на улицах они как-то терялись среди приезжих и, в частности, иностранцев, которых здесь немало. На веранде же были только они. Стриженные скобкой или вообще нестриженые, с длинными волосами парни, девушки с косами… Я посмотрел на оркестр и чуть не ахнул. Ребята лет по двадцати, три пронзительно русских – ну прямо из сказок: два светленьких, с прямыми и длинными волосами (Алеша? Емеля?), один темно-русый (Илья?), а четвертый – четвертый с испанскими бачками и острой бородкой, ударник, кажется, руководитель, с этаким хищным выражением на улыбчивом красивом лице, тоже персонаж, этакий «злой гений», какой-нибудь, иностранец – дон Мигель или дон Педро. Светловолосый Алеша старательно пел робким голосом, Емеля и Илья подпевали, пели они русскую песню, знакомую, но что удивительно и что как-то неприятно поразило меня: пели они ее на английском языке. Получалось очень красиво, но вот почему же это все-таки русскую – и на английском? Тут я заметил, что, несмотря на бойкий ритм, выражение лица Алеши было грустным. А вот дон Мигель бил в барабан с садистской какой-то улыбкой, и казалось, что ребята и девушки сосредоточенно двигались в такт, подчиняясь не Алеше, так старательно поющему, а ему, хищному дону. Была во всем этом необъяснимая какая-то печаль, даже тоска, я так и не успел понять какая, потому что танец внезапно кончился.
Было бы ошибкой думать, что я немедленно забыл Нину. Ни в коем случае! Но ведь она в данный момент развлекалась с Аликом, и хотя я не знаю, с каким успехом, все же, согласитесь, глупо было бы мне разыгрывать верность ей настолько, что уж ни с кем и не танцевать.
Выбрать себе партнершу, однако, я так и не успел, потому что ребята почти без промедления заиграли вновь, И опять Алеша жалобно пел, а Емеля с Ильей ему подпевали, и опять было такое впечатление, что танцующие – подскакивающие, изгибающиеся, притопывающие – подчиняются не им, а колотящему в барабан дону Педро. И опять, едва они кончили, я возобновил свой обход в поисках партнерши, которая не только была бы достойной с моей точки зрения, но и удостоила бы своим вниманием меня. Но – не успел. Ребята заиграли медленный танец, и пока я оглядывался, почти все обитатели веранды были уже при деле. Однако я не пожалел, что остался в роли зрителя. Ибо опять было на что посмотреть.
Медленный танец – это вам не быстрый. Здесь не поскачешь сломя голову на расстоянии друг от друга, не подергаешься на свободе, нет. Это было медленное, тягучее колыхание, переплетение рук и ног, слияние. Опять пел Алеша, и как будто бы почти совсем угомонился Педро-Мигель – во всяком случае, теперь его лицо было серьезно и даже как будто печально, а стук и звон, издаваемые им, уже не господствовали, а как будто бы даже помогали Алеше. О, это была совсем другая картина – любовь и дружба, казалось, царили теперь на площадке, огражденной деревянной решеткой. Танцевали и любили друг друга Иванушки с Василисами, и как хорошо, подумал я, что им никто не мешает…