Девушек было больше, но с истинно русской широтой и терпимостью они танцевали даже друг с другом, а одна из них – лет семнадцати, в короткой серой юбке – не погнушалась кавалером, который был и моложе и ниже ростом – паренек лет 15, с длинными (под Еремушку?) темно-русыми волосами. Она изящно изогнулась над ним, одновременно прогнувшись, одну свою стройную полусогнутую ножку вставила между его ногами, оседлав его бедро и не давая ему шагу ступить, – однако Еремушка счастливо и чуть растерянно улыбался…
Но интересно было смотреть не только на девушек. В большом перерыве, когда оркестранты отдыхали, я пробирался сквозь толпу и вдруг увидел паренька – тоже светловолосого, остриженного «под горшок», ну прямо хрестоматийного Иванушку, которого почему-то все звали Санькой. У него была сильно разбита скула и еще не подсохла, но это ничуть не смущало его и даже придавало особенно залихватский вид, он плясал в образовавшемся стихийно кружке под аплодисменты восторженных почитателей, плясал, лихо выгибаясь, широко расставляя руки, как-то загребая ими, с горящими, широко распахнутыми голубыми глазами на симпатичном и добром вообще-то лице.
Перерыв кончился, оркестранты вновь заняли свои места, заиграли что-то, а я стал пробираться по стенке, внимательно глядя по сторонам, и вдруг увидел кудрявого белесого великана. На вид ему было лет тридцать, возвышаясь над толпой танцующих, он, играючи, шел сквозь нее и гукал – то есть издавал периодически густой горловой звук, долженствующий означать то ли приветствие, то ли просьбу расступиться, то ли просто-напросто радость жизни. Я заметил, что у танцующих этот звук вызывал несомненное почтение и, может быть, даже смутную, хотя и тщательно скрываемую тревогу. Наконец, он добрался до кучки стоящих парней, которые встретили его восторженными криками. Стоя, возвышаясь среди них, он никак не мог успокоиться, гукая, оглядывался по сторонам. Кончился танец, начали распадаться пары, расходились оттанцевавшие, и один тоненький хлипкий парнишка, проходя мимо, слегка задел кого-то из компании гукача. Это малое действие произвело удивительно сильное впечатление на компанию молодых людей: они встрепенулись все разом, заулыбались, оглаживая свои руки, плечи, некоторые сделали движение вслед за удалявшимся парнишкой, но тот вдруг совершенно неожиданно для меня вернулся и с непонятной гримасой начал совать руку каждому из компании по очереди, но сначала, конечно же, гукачу. Может быть, все эти ребята были старые друзья парнишки?
– Простите, парни, простите, – говорил он негромко, ловя их руки, и я подумал, что он, наверное, извиняется за то, что прошел вот, не заметив старых друзей.
И ребята, конечно же, простили его, они удовлетворенно и снисходительно принимали его подрагивающую тонкую руку и поглаживали, похлопывали по спине худенького парнишку, пока партнерша его по танцу стояла невдалеке и с тревогой ждала.
Увлекшись наблюдениями, я все никак не мог найти себе девушку и в какой-то момент почувствовал себя инородным здесь, посторонним. Вечный удел наблюдателя! Правда, благодаря наблюдениям я знал, что именно нужно для того, чтобы включиться. Можно даже не заходить в магазин (тем более, что магазины уже закрыты) – достаточно расстегнуть две-три верхних пуговицы рубашки, разлохматить волосы, чуть ссутулиться и – бесстрашно ринуться в толпу в поисках приключений, сохраняя, правда, осторожность при столкновениях с лицами мужского пола, особенно если они стоят кучкой, а с девчонками, наоборот, не церемониться, не говорить всякую заумную чепуху, а просто хватать за руку и решительно прижимать к себе – если, конечно, играют медленный танец. Но это теория. Практически же я ходил, не решаясь использовать ее на практике (вечный удел теоретиков!), страдая от этого и томясь.
Но вдруг остановился. На скамейке, что тянулась по периметру веранды, вплотную к решетке, я увидел фигуру – вернее картину поразительной красоты, достойную взыскательнейшего из художников, скульпторов. Стройная девушка в коротком платье с необычайной грацией сидела на скамейке, закрыв руками лицо, целомудренно сжав обнаженные ноги чарующей формы. Длинные светлые волосы, ниспадая, закрыли лицо, прикрытое руками в отчаянье. Горе непонимаемой, чувствительной души, слишком тонкой для этого грубого мира, не принимающей его и не принятой им, страдающей. Несчастная принцесса в ожидании прекрасного рыцаря, который спас бы ее, увез… Пока я, торопясь, расталкивая толпу, пробирался к ней, девушка подняла лицо, отняв от него руки, волосы рассыпались: я увидел тонкий профиль, очаровательный, чуть вздернутый нос, большие голубые глаза под сенью длиннейших ресниц… Она, она, наконец-то родственная душа, я иду, иду, я здесь, Аленушка! это я! Мне осталось совсем чуть-чуть до нее, метра три сквозь толпу, но не успел я преодолеть это расстояние, как увидел: милая девушка встала, качнулась слегка и, сделав два неуверенных шага, оказалась в кружке подруг, которые встретили ее смехом и сочувственными возгласами. Держась за плечи подруг, принцесса беспомощно замотала головой, отчего прекрасные волосы ее так и заструились, и, едва держась на своих стройных ногах, засмеялась как-то странно. Я сделал еще шаг и вдруг почувствовал острый, приторный винный запах, увидел глаза Аленушки с близкого расстояния…