Я протянул ему три и добавил:
– У меня мало времени.
– Понял вас, сэр, – кивнул он.
Я забрался в кэб, и тот тут же дёрнулся с места. Кучер действительно меня понял и погнал вперёд, не жалея лошадь. Таким темпом дорога должна была занять минут пятнадцать, может, даже десять, если повезёт.
Я положил зверька на мягкое сидение рядом с собой и развернул пальто, желая проверить состояние моего подопечного. Я серьёзно опасался, что обнаружу мёртвое животное. Но зверь был жив, дышал всё так же тяжело и прерывисто, но, главное, дышал и не выражал никаких признаков свечения или нагрева. Это меня немного успокоило, вселило надежду на позитивный финал моего маленького приключения.
Расслабившись, я вновь почувствовал, как сильно болит рука. Спина болела тоже, и ещё несколько ушибленных частей тела, но всё это не шло ни в какое сравнение с болью от ожога. Пока я нёс зверька и был увлечён его спасением, эта боль отступила на задний план, но вернулась, как только я дал себе возможность перевести дух.
Я внимательно осмотрел ожог. Он был очень странной формы: узкий, с удивительно ровными краями, этот след брал начало на тыльной стороне моей ладони и дважды обвивая предплечье, заканчивался на внутренней стороне руки, почти у самого изгиба локтя. Мне сразу вспомнились те световые ленты, которые взвились над зверьком за миг до атаки. Одна из них, похоже, обернулась вокруг моей руки, словно кусок ткани, и навсегда оставила на ней эту отметину. Бездна, как же было больно!
Понимая, что никаким образом сейчас мне не удастся нейтрализовать эту боль, я попытался отвлечься от неё снова. До прибытия к доктору Киннеру оставались считанные минуты, эта мысль утешала. Я откинулся на сиденье и устремил свой взгляд в окно.
Кэб провёз меня по краю рыночной площади, где вовсю кипела работа: производилась выкладка и разгрузка товара, собирались последние латки, между которыми уже сновали покупатели. Мы промчались мимо всего секунд за пятнадцать, но вонь рынка, в которой смешивались запахи свежих и уже подгнивших овощей, пряностей и скота, не покидала меня ещё минуту или полторы, пока мы не выехали на улицу Мясников, где её перебили запах крови и зловоние смерти.
Далее кучер повёз меня через лабиринт улиц фабричного района Мистрейда. Он здесь, может, и не такой большой, как в Кроме, Римусе или Веноне, и всё же не составит труда заблудиться среди этих длинных зданий из красного кирпича, над черепичными крышами которых ввысь вздымаются широкие трубы, исторгающие в небо клубы угольно-чёрного дыма. Но мой возница явно знал своё дело и, стрелою промчавшись сквозь этот мрачных район, где изредка встречались лишь небольшие группы работяг в поношенных серых костюмах и с грязными руками, мы снова выехали на оживленные улицы Мистрейда, устремившись теперь к центру города.
По мере приближения к сердцу столицы Конгломерата, улицы становились всё чище, дома – всё богаче и красивее, вывески над цирюльнями, ресторанами и магазинами – всё ярче, а люди всё чопорнее. Так продолжалось бы и дальше, до самого центра, где от помпезности и роскоши у неподготовленного деревенского жителя начинало слепить глаза, но кэб свернул на Янтарную улицу и, проехав ещё хвостов пятьдесят остановился. (Здесь и далее имеется в виду лисий хвост — мера длинны принятая в Селении, ещё во времена правления клана Сит, помешанного на лисах. 1 хвост = 60см.)
Аккуратно подняв на руки животное, я сошёл на мостовую и, обернувшись, кивнул кучеру в знак благодарности.
– Хорошего дня, сэр, – слегка поклонился тот в ответ, прикоснувшись кончиками пальцев к полям своего цилиндра, а затем, хлестнув лошадь поводьями, покатил дальше по улице.
Двустворчатые, высокие двери серо-жёлтого здания передо мной были распахнуты настежь. Гравировка на серебряной табличке рядом со входом сообщала, что это ветеринарная клиника доктора Альфреда Киннера для домашних животных, и информировала, что часы приема с девяти утра до девяти вечера. Но всё это мне было уже давно известно. Я водил в эту клинику на прививки своего пса Грома - громадную волхоринскую гончую с угольно чёрной шерстью и янтарными глазами. Когда Гром сломал лапу, именно доктор Киннер вернул ему возможность ходить, а позже, когда Грому было двенадцать, именно Альфред Киннер сообщил мне с неподдельным сочувствием, что у моего пса отказывают почки и сделать с этим ничего нельзя.
– Старость… – сказал он и положил мне руку на плечо. – Я сочувствую, Клиф. Похоже, что его время пришло.
Мне было сложно смириться с этим, сложно поверить, что я теряю столь близкого и дорогого друга. Доктор Киннер был рядом, говорил со мной, пока мы сидели возле спящего Грома. Тесса тоже была там. И когда Киннер уверял, что лучшим вариантом будет усыпить собаку, тем самым облегчив его страдания, именно она сказала: «Да». Она сказала это за меня, потому что я не смог, но был ей искренне благодарен за стойкость и поддержку.