Ухмыляюсь:
- Зато желанная...
Закрыл веки и в негодовании закачал головой. Миг - и добро как-то улыбнулся. Глаза в глаза:
- Прощай, Лесь, - вдруг движение, сгреб со стола мои бумаги, подошел ближе и ткнул мне в грудь. - Хватит уже с нас... Давай жить порознь. Жить, как до этого жили... Ибо ничего у нас толкового не получается, и не получится. Да и я... едва уже сдерживаюсь, чтоб тебя не пристрелить.
***
И пусть уже все слова сказаны, и все надежды разодраны, перед самым финишем вновь иду в его кабинет.
- Там совещание, - взволнованно бросает мне Лиля, секретарша.
Улыбаюсь ей, игриво подмигнув:
- Ниче, я быстро.
- Лесь... ну... - отчаянное.
Но уже тарабаню в дверь.
Несмело приоткрыть и просунуть нос в дверную щель.
Не сразу, но заметил Кузнецов.
Обернулись и почти все "граждане-заседатели".
- Я сейчас, - живо подрывается с места и топает ко мне. Сильнее приоткрыть полотно, шаг ближе - застыли мы на пороге.
- Ну, что еще? - с негодованием, отчаянием и сдержанным раздражением.
- Одну подпись забыл поставить...
- Смеешься? - удивленно вздернул бровями. - Прямо сейчас? Давай потом?
- Тут всего лишь один штрих, да и мне давно пора... бежать отсюда.
И снова давлю на мозоль: застыл под чувством тяжести действительно окончательного нашего прощания (и даже уже невзначай ничего не будет). Поддается. Горький, звонкий вздох:
- Где? - взгляд на бумаги.
Живо передаю всю пачку - подчиняется, подхватывает.
- Там, чуть ниже, - тычу пальцем.
- Ручка? - взгляд на меня.
- Да, сейчас, - ныряю в сумку и достаю "подарок", игнорирую его ступор и силой запихиваю оного в карман его пиджака.
Секунды, мгновения, дабы отойти от шока - и наконец-то сухим, охриплым голосом бормочет:
- Что это?
Едко ухмыляюсь:
- То, что теперь не только у Киселёва будет.
Глаза округлились. Нервически сглотнул слюну. Окаменел. Побледнел от прозрения, бедолага.
Забираю, вырываю из его хватки свои бумаги - дерзкий разворот и, победно дефилируя, виляя бедрами, вновь маня без белья задом, в одной только обтянутой, тоненькой юбке... пошагала я прочь, взрывая прошлое... и увлекая Его за собой в наше, общее, но не менее беспощадное, будущее.
Глава 8. Дипломированный юрист
Глава 8. Дипломированный юрист
***
Закрытие практики. Та же картина, та же пьянка, что и на открытие, только уже на дворе – месяц апрель, и жара стоит неприличная…
Опять укуренные, пьяные полутрупы валяются в креслах-«плетенках» и на скамьях на веранде дачи Дробышева. Кто-то еще шевелится, а кто-то - уже в полной отключке.
- Вот ты мне тут… всего понарассказывала, - неожиданно отозвалась ожившая Шурка. – И я чё-т не догоняю… Так х** ты Киселя не бросила? Сама же всем этим и пох*ерила себе…
Печально ржу… Лениво тычу мордяку солнцу, и нет желания даже веки приподнять:
- А того, - решаю ответить, - что если бы я уступила – Борюсик тут же бы меня и оприходовал, причем, наверно, не отходя от кассы, на том же месте, где бы и услышал сию новость… И всё: плакали мои планы, мечты… чувства…
- Чувства? – удивленно взвизгнула (аж затарахтело кресло, когда та, судя по всему, провернулась, уставивши на меня изумленный взгляд).
Игнорирую:
- И вскоре бы я стала той же «сиськастой», которую он просто бы отвез домой, даже после хорошей синьки, - и на том бы всё закончилось, «и на том хватит» (если, конечно, не пи**ит). Нет уж! Дудки… А так… из-за бешенной ревности к Киселю, неприступности, недоступности из-за своих же стальных, непоколебимых принципов… при одной только мысли обо мне, даже одетой, – у него там сразу всё… закипает, горит невъе**нным пламенем. И у меня уже рождается шанс… Вопреки всем моим страхам – я достигну вершины. Вот увидишь. И черт с этим «ОНГМ». Главное, что на одной планете…
Немного помолчав, вновь отозвалась неугомонная Саня:
- Я, конечно, поражаюсь… терпению Фирсова…
- А ему деваться некуда… Боится повторения моего первого курса.
- А что там? Это… когда ты болела? – голос ее стал оживленным, взволнованным.
- Ага, - неприкрыто язвлю. – Боле-ла, - паясничаю, коверкая интонацией слово, - …по подвалам, по теплотрассам, по вокзалам, по электричкам… Пока до Питера не доехала… Там-то меня его «коллеги» и приняли. А чё мне? Восемнадцати еще нет, вот Максу и стуканули, слили, уроды. Приехал – извинялся, клялся, умолял… Чуть «на пузе крест не рисовал», что больше никогда звереть не станет, в жизнь мою лезть не будет и указывать, что, как и где мне делать.