Она захлопнула перед ними дверь, опустилась на кровать и охватила голову руками. «О Господи, дай мне силы уйти отсюда!» – молила она.
Колин только что сделал рисунки моделей из новой коллекции Говарда Остина для шестистраничного материала в «Дивайн». Он пригласил Говарда в свою студию, чтобы выпить, показать предварительно ему рисунки, а еще потому, что хотел увидеть еще одного мужчину, влюбленного в Корал.
– Ты лучший друг Корал, – сказал ему Говард, – так утверждает журнал «Уименз Уэр».
– Я обожаю эту женщину, – согласился Колин. Говард взглянул на него:
– Я тоже ее обожаю, если бы она только позволила приблизиться к ней.
Колин завертелся на своем стуле.
– Что ты хочешь, чтобы я сказал тебе, Говард? – спросил он. – Как найти дорогу к сердцу Корал? Я не совсем уверен, что оно у нее есть. А может быть, оно целиком принадлежит индустрии моды? Я хочу сказать, что она предоставляет тебе место в журнале потому, что ей нравятся твои платья.
– Чепуха! – Говард отхлебнул из своего стакана. – Эти страницы – компенсация. Она мне сказала сразу после Саутхэмптона: «Ты получишь свой разворот!» Вот что она сказала. Словно я был нанятым сопровождающим.
– Ты просто расстроен.
– Да, она-таки достала меня. – Он допил свой стакан и нахмурился. – Не понимаю, почему я тебе рассказываю все это.
Колин улыбнулся. Многие люди говорили ему это в минуты откровенности.
– Кажется, мне нравятся женщины старше меня, – продолжал Говард, сам себе удивляясь, – никогда не представлял, что они могут быть такими сексуальными.
Колин вздрогнул. Ему было не слишком приятно слышать о том, насколько сексуальна Корал.
– Я обычно выстраиваю вокруг себя надежный барьер обороны, – продолжал Говард, – но в тот момент, когда появилась Корал, он опрокинулся мне на голову. Этот разворот должен был привести меня в восторг, но сейчас меня от всего этого просто тошнит. Я даже не знаю, хочется ли мне и дальше заниматься дизайном.
Колин покачал головой.
– Ты не можешь все бросить лишь потому, что испытываешь разочарование. Кроме того, что еще ты будешь делать на этом свете, если перестанешь заниматься дизайном?
Говард смущенно засмеялся:
– Я всегда прятал в себе тайное желание создать конкурента «Уименз Уэр». Я уже добился финансового обеспечения. Это будет еженедельник, содержащий, большей частью, сплетни и новости. Для людей мира моды и любителей посплетничать, ты понимаешь. Сейчас они получают свой ежедневный паек из колонки Евы в «Уименз Уэр», но этого недостаточно. Я им выдам пищу на всю неделю!
– «Фэшен Инквайер»? – предложил Колин.
– Нет, я назову его «Лейблз».[8]
От этого названия Колин неожиданно вздрогнул – словно его осенило предчувствие того, какое бедствие может произвести такое издание, особенно когда его основывает мужчина, недоброжелательно настроенный к Корал Стэнтон.
Вскоре после этого Говард ушел, унеся с собой образцы одежды.
Колин привел в порядок краски и карандаши, смял листы бумаги с неудачными набросками, опрыскал закрепителем хорошие рисунки. Он слышал от модельеров множество исповедей, но никогда не ожидал, что красивый молодой дизайнер признается, что любил и потерял Корал. Говард мог быть одним из тех, кто сникает, не достигая чего-то. Не был ли он сам таким? Он был влюблен в Корал еще более отчаянно и безнадежно. Но по крайней мере он сделал Корал своим другом. Они обменивались поцелуем при встрече и прощании, и Корал была привязана к нему, испытывала потребность в нем. В своей жизни Колин часто шел на компромиссы такого рода. Его сердце заболело, когда он подумал об этом: чего бы он ни дал, чтобы обрести загорелое, здоровое, длинное тело Говарда Остина.
Колин оглядел студию, которую удосужился лишь кое-как обставить. Здесь были кушетка, на которой он спал, большой стол и высокое кресло, в котором он сидел, когда рисовал. А еще маленький портативный телевизор, радио, пара стульев – и все. Он просто не думал об этой стороне своей жизни. Он никого не приглашал сюда, а нескольких моделей, которые позировали ему, он принимал в свободных студиях фотографов, и, наверное, они думали, что у него есть студия где-то в другом месте.
Он сделал героическую попытку развеселить себя. Он по-прежнему может оставаться другом Корал – ее особым, самым близким другом. И если не произойдет чуда, то пусть так оно и будет.
Неделей позже Говард позвонил Корал.
– Выпьем шампанского в каком-нибудь модном баре? – предложил он.
Корал задумалась на мгновенье.
– Но ты никогда не видел мою квартиру. Приходи, посидим дома.
Она рассудила, что почувствует себя лучше, если снова увидит его. Заставляя себя усиленно работать после той субботы в Саутхэмптоне, Корал не имела возможности даже на минуту остановить свой взгляд на мужчине. Но она скучала по Говарду и его вниманию. Тот неправдоподобный день пробудил в ней целый сонм желаний.
Одна поп-звезда, которую она интервьюировала, между делом во время встречи дала ей джойнт.[9] Сознавая, что она произведет впечатление непростительно старомодной, если не сделает нескольких затяжек, как делают все, она затянулась пару раз и даже произнесла какие-то слова сдавленным голосом, ощущая дым в легких. После этого кто-то хихикал, посылал за мороженым, шоколадом и даже маринованными пикулями. Но на Корал наркотик произвел совсем другое действие. Он заставил ее почувствовать себя очень сексуальной. Она взяла несколько сигарет домой и курила их, и по вечерам, приняв горячую ванну и выпив стакан вина, страдала от сексуального томления, и все ее тело жаждало того, в чем она ему отказывала – мужчину.
– Нам надо многое обсудить, – сказала она Говарду.
– Ты собираешься работать в магазине во время летних каникул? – спросил Эйб Голдштайн Маккензи как-то весной за поздним обедом.
Мать и братья наблюдали за ней, ожидая, как она выйдет из этого положения. Она набралась духу.
– Нет, папа, я не хочу работать в магазине. У меня другие планы.
– Да? – Эйб сделал глоток тоника. – И какие же? Маккензи вытерла губы бумажной салфеткой, обвела взглядом сидящих за столом.
– Только не падайте в обморок, но у меня есть работа. Я неполный рабочий день разношу коктейли в одном приятном баре в Виллидж. Там собирается очень симпатичная артистическая публика, пьяных очень мало, и пребольшие чаевые!
– И ты будешь там работать допоздна? – быстро спросила Эстер.
– Только по уик-эндам.
– И как поздно? – спросил Эйб. Маккензи пожала плечами:
– Не знаю. Может быть, до двух, до половины третьего…
Эстер вздохнула:
– И ты будешь ходить по улицам Гринвич-Виллидж в половине третьего ночи?
– Забудьте об этом, юная леди, – Эйб поднялся над столом, – потому что я этого не хочу.
– Слишком поздно – я уже дала согласие, – весело сказала Маккензи. – Во вторник я начинаю.
– Да? – заревел Эйб. – Так я скажу, что выгоню тебя из дома, если ты осуществишь этот коктейльный план!
– Эйб! – закричала Эстер. – Ты никогда не вышвырнешь свою плоть и кровь из ее собственного дома!
– Конечно, вышвырну, если она не будет подчиняться моим правилам! Может быть, тогда у нас воцарится какое-то спокойствие здесь.
– Ты хочешь спокойствия? – Маккензи встала из-за стола, откинув руку матери. – Я предоставлю его тебе прямо сейчас.
Она слышала, как Эйб кричал «Скатертью дорожка!», а ее братья хохотали, когда она убегала в свою комнату. Разъяренная, она стала упаковывать свои вещи, еще остававшиеся в доме. Робкий, тихий стук, который она чуть позже услышала, без сомнения, принадлежал матери.
– Заходи, – произнесла она недовольным голосом.
– Дорогая! – Эстер медленно вошла в комнату и осторожно закрыла за собой дверь. – Извинись перед отцом. Забудь эту идею быть официанткой и начни помогать в магазине твоему отцу.
Маккензи покачала головой.
– Мне нравится эта работа! И там безопасное заведение. Не о чем волноваться, мама.