– Расскажите мне все, – сказал я. – Ничего не утаивая.
– Мелбери назначил мне встречу, как только узнал, что мне выпало вести ваше дело. Необходимо, сказал он, чтобы вас признали виновным и повесили. Все ценности тори, включая сильное влияние Церкви, сильную монархию, контроль за новым богатством и либеральными идеями, – все это зависело от выполнения его приказа. Он недвусмысленно дал понять, что, если я не выполню своего долга, после следующих выборов у власти окажется достаточно тори, чтобы лишить меня места.
Я знал, что большинство судей – политические фигуры и зависят от одной из двух политических партий. Я также знал, что эти люди не видят ничего дурного в том, что их политические связи влияют на принимаемые ими решения. Однако я не мог понять, почему тори так страстно желали, чтобы меня осудили за это преступление. Как моя казнь могла быть связана с политикой тори? Единственное, что приходило мне на ум, – что Мелбери все это придумал, так как для него это был вопрос чести. Поскольку я никогда не встречался с Мелбери, ничем ему не мешал и не досаждал, трудно было поверить, что он затаил такую страшную злобу на меня только потому, что я когда-то ухаживал за женщиной, ставшей его женой.
– Но почему? – спросил я.
– Откуда я знаю, – раздраженно ответил Роули, словно я был ребенком, который спрашивал, почему небо синее. – Я не знаю. Он не сказал. Он не желал говорить. Я требовал ответа, но он только угрожал. Вы должны поверить, что мне вовсе не доставляло удовольствия делать то, что я сделал. У меня не было другого выхода.
– Какое я имею отношение к этому? Я никак не связан с тори.
– Откуда мне знать, если Мелбери ничего не объяснил? Я думал, вы знаете больше, чем я. Если бы я мог изменить ход сегодняшнего процесса в суде, я бы его изменил. Мне вовсе не нравится, что из-за вас или из-за него моя репутация пострадала. Я поступил так, поскольку мне не оставалось ничего другого.
Долгое время я сохранял молчание, не слыша ни потрескивания огня в камине, ни тиканья часов, ни тяжелого дыхания Пирса Роули, который перестал зажимать свою давно подсохшую рану и теперь закрыл руками лицо, по которому катились слезы. Он был жалок.
– Покажите мне ваши банкноты, – сказал я.
Роули убрал руки с лица. Когда я угрожал его жизни, он корчился и дрожал, но теперь, когда я угрожал его богатству, в нем проснулся лев.
– Я полагал, вы не унизитесь до кражи, – сказал он спокойно.
Его голос звучал ровнее, и я подумал, что либо он слишком дорожит своими деньгами, либо изображал труса, чтобы предотвратить более серьезное наказание.
– Меня признали виновным в уголовном преступлении, – сказал я. – Я уверен, суд не терял времени даром и успел посетить мое жилище и конфисковать мое имущество. Теперь у меня нет ни дома, ни денег. Поскольку вы сыграли главную роль в том, чтобы меня признали виновным, я полагаю, будет справедливым, если вы компенсируете мои убытки. Итак, где вы храните банкноты?
– Я вам этого не скажу, Уивер. Я не позволю себя ограбить. Не позволю вам.
«Я вам этого не скажу». Должно быть, он потерял ум. Надо было ему сказать, что у него нет банкнот. Я угрожающе поднял нож, но на Роули это не оказало никакого действия.
– Эта небольшая рана, которую вы мне нанесли, доказывает, что вы не способны на бессмысленную жестокость, – сказал он. – Вы могли бы причинить мне больший вред, но не сделали этого.
В этот момент из кухни донесся какой-то шум. Затем я услышал вопль женщины. Служанка, чья честь была в безопасности в присутствии лакея, вернулась раньше времени и нашла своих товарищей в плачевном положении. Я не мог дольше оставаться в доме судьи.
– Банкноты, – сказал я. – Быстро.
Он выдавил улыбку:
– Думаю, ничего не выйдет. – Я видел, как расширились зрачки его глаз, когда он собрал всю свою смелость, чтобы бросить мне вызов. – Видите ли, Уивер, ваша репутация вам вредит. Вы можете угрожать шпагой или пистолетами и даже пускать их в ход, когда вам грозит опасность или когда вы сталкиваетесь с опасными противниками. Я всего лишь старик и представитель закона, беззащитный в собственном доме. Я не верю, что вы можете причинить вред такому беззащитному человеку, а угроз я уже слышал от вас достаточно. Я сказал вам то, что вас интересовало, несмотря на огромный риск с моей стороны. А теперь убирайтесь отсюда, если это еще возможно, так как я не дам вам ни пенни, ни фартинга. Если вы считаете, что вам полагается компенсация, спрашивайте у Гриффина Мелбери.
Я обдумал его слова, а потом бросился к нему со скоростью, которая удивила меня самого. Одной рукой я схватил его правое ухо, а другой – отрезал довольно значительную его часть. Я показал ему окровавленный кусок, прежде чем бросить на письменный стол, где он шлепнулся на стопку писем. От изумления Роули онемел и застыл. Он не отводил глаз от комочка плоти на письменном столе.
– Где вы храните банкноты? – снова спросил я.
К моей радости, у мистера Роули оказалось более четырехсот фунтов в передаваемых векселях, не считая двадцати или около того фунтов наличными. Мне удалось забрать их и покинуть дом, прежде чем служанка вернулась с подмогой. И хотя эти деньги не могли компенсировать тот вред, который он мне причинил, все же я испытывал чувство удовлетворения от того, сколь значительная сумма перешла из его владения в мое.
У меня не было ясного представления, как лучше использовать полученные от Роули сведения. У меня не было плана действий, и я не знал, где найти надежное укрытие. Однако я знал, куда пойду в первую очередь.
Глава 6
До сего времени я имел слабое представление о жизни ливрейного лакея, но по пути к Блумсбери-сквер мне улыбались проститутки, меня приветствовали другие мужчины, тоже одетые в ливрею и обращавшие внимание на нехватку кое-каких деталей в моем гардеробе. Меня дразнили рассыльные, а подмастерья приглашали пропустить с ними по стаканчику. Ливрейный лакей находится на самой грани между привилегированными и неимущими и знает, ибо живет в обоих лагерях, что будет предметом насмешек и тех и других, если осмелится перейти эту грань.
Я старался избегать подобных насмешников, как мог, ибо не был уверен, что буду выглядеть достаточно убедительно вблизи. Большинство ливрейных лакеев были моложе меня, хоть и не все, но возраст не был самым важным фактором, который мог меня разоблачить. Парик, еле налезавший мне на голову, беспокоил меня куда больше, невзирая на то, что мне с трудом, но удалось запихать под него собственные волосы. Тем не менее парик сидел странно, на самой макушке, и я знал, что при близком рассмотрении он не выдержит никакой критики.
К дому моего друга Элиаса Гордона я подходил с некоторым волнением. Я мог только предположить, что мое бегство уже обнаружено, а любой, знакомый с моими привычками, знал, что Элиас, часто помогавший мне в расследованиях, вероятно, будет первым, у кого я буду искать пристанища. Если за его домом следили, то можно было предположить, что следили за домом моего дяди, а также за полудюжиной домов моих близких друзей и родственников. Но из всех моих знакомых я мог полностью довериться только Элиасу, причем не только с точки зрения обеспечения моей безопасности: он мог рассмотреть проблемы, с которыми я столкнулся, трезво и беспристрастно.
Хоть и хирург по профессии, Элиас был в большей степени философом. Когда я пытался расследовать тайну, окружавшую смерть моего отца, именно Элиас объяснил мне, как работают тайные пружины великих финансовых учреждений нашего королевства. Что еще важнее, он познакомил меня с теорией вероятности, которая была основным философским механизмом, приводившим в действие финансовую машину, и научил пользоваться ею при расследовании преступлений в тех случаях, когда не было свидетелей и доказательств. На этот раз проблемы у меня были намного серьезнее, но я надеялся, что Элиас посоветует, как мне быть.
Итак, я решил рискнуть и наведаться к нему, положившись на то, что меня будет трудно узнать в ливрее, на живость своего ума и на, увы, несколько уменьшившуюся, но все же вполне еще надежную физическую силу. Я убеждал себя, что, если только в засаде меня не ждет маленькая армия, отразить нападение я должен без особого труда.