– Тогда дюжины братьев. Ни братом больше.
– Не сомневаюсь, сэр, вы дадите им достойный отпор.
– Вы давно живете вместе с братом? – спросил я, пытаясь перевести разговор в практическое русло.
– О да. Моя мать умерла, когда мне было шесть лет от роду, а отец умер двумя годами позже.
– Сочувствую, что вы так рано лишились родителей. Могу себе только представить, насколько велико было ваше горе.
– Не хочу показаться бесчувственной, но мое горе было не столь велико, как вам кажется. Родители отправили меня в пансион в очень раннем возрасте, а до этого и днем и ночью я была на попечении няни. Когда родители умерли, я поняла, что не стало людей, с которыми я была физически связана, но я знала их едва лучше, чем знаю вас сейчас.
– Ваш брат намного вас старше. Надеюсь, он оказался более нежным родителем.
– Нежность не самая сильная его сторона, но он всегда был добр ко мне. Я не знала жизни в семье, пока не умерли родители. Он по-прежнему держал меня в пансионе, пока там не сказали, что я слишком взрослая, но я всегда приезжала домой на праздники, и Денни всегда мне был рад. Он даже навещал меня в пансионе три-четыре раза в год. После того как я окончила обучение, он сказал, что, если я хочу, он поселит меня отдельно в собственном доме, но ему хотелось бы, чтобы я поселилась у него. Однажды он был по-настоящему очень добр ко мне, и я этого никогда не забуду.
– Всего один раз? – спросил я.
– Ну, один раз в особенности. На самом деле много раз. Буду с вами откровенна. В детстве я была склонна к полноте. Да, да. И девочки в школе меня дразнили.
В это было трудно поверить, так как она была необыкновенно хорошо сложена.
– Несомненно, теперь вы несправедливы к мисс Догмилл.
– Честное слово, до шестнадцати лет я была очень толстой. Потом я заболела лихорадкой и пролежала в постели больше месяца. С каждым днем у лекаря было все меньше надежды, что я выздоровею, и каждый день Денни сидел со мной рядом и держал меня за руку. Он был не в силах говорить, даже когда я обращалась к нему, он просто сидел рядом молча.
Я не мог разделить ее восхищение человеком, чьей главной заслугой было безмолвное сидение у постели умирающей сестры, но умолчал об этом.
– Вследствие подобных событий часто развивается особая близость, – почтительно сказал я.
– Потом я выздоровела через какое-то время, и болезнь даже пошла мне на пользу. Оказалось, что стройная фигура нравится мне больше, чем кексы с тмином. А Денни с тех пор стал меня чрезмерно опекать. Не знаю, предпочла бы я жить с ним в одном доме, если бы не тот ужасный месяц.
– И вам нравится жить с ним в одном доме?
– О да, очень нравится. Дом достаточно большой, чтобы встречаться друг с другом только тогда, когда мы этого хотим. Несмотря на то, что в делах коммерции и политики Денни может быть суров и даже жесток, он заботливый и благосклонный брат.
– Значит, он не из тех братьев, которые стремятся поскорее выдать своих сестер замуж?
– Нет-нет. Заниматься моими семейными делами было бы для него слишком обременительно. Он сделал слабую попытку выдать меня замуж за мистера Херткома, но мой брат лучше, чем кто-либо, знает, какой тот простак, и хотя с политической точки зрения этот брак был бы выгоден, он не стал его форсировать.
– Могу только посочувствовать мистеру Херткому, что столь ценный приз выскользнул у него из рук.
– Не думаю, что у него были хоть какие-то шансы получить приз, но он вбил себе в голову, что влюблен в меня, и время от времени докучает мне любовными признаниями, которые я нахожу абсурдными и нелепыми. Не понимаю, почему мужчины продолжают докучать даме, когда она ясно дала понять о своем отношении. Это самая неприятная вещь на свете.
Я содрогнулся, вспомнив, сколько раз предлагал руку и сердце Мириам.
– Возможно, джентльмену приходится проявлять настойчивость, поскольку дамы бывают робки.
– Мистер Эванс, кажется, я попала в больную точку, – сказала она. – Некая дама отвергла ваши многочисленные предложения? Может быть, какая-нибудь красавица мулатка дала вам отпор под кокосовой пальмой?
– Я лишь защищал свой пол от несправедливых нападок, – сказал я. – Что бы было, если бы мужчины не вставали на защиту друг друга?
Музыка смолкла, и я увидел, что мисс Догмилл улыбается моему софизму.
– Прежде чем вернуть вас вашим друзьям, – отважился я, – должен у вас спросить: не позволите ли вы мне нанести вам визит домой?
– Приходите, пожалуйста, я сделаю все, чтобы вы чувствовали себя непринужденно, но должна напомнить, что это также и дом мистера Догмилла, а он, возможно, не будет рад вашему визиту.
– Возможно, он еще изменит свое мнение обо мне, – сказал я.
Она покачала головой, и на ее лицо легла тень грусти.
– Вряд ли, – сказала она, – это вряд ли возможно. Он не меняет своего мнения. Никогда и ни по какому поводу. Упрямство – главное проклятие его жизни.
Когда мы присоединились к небольшой группе, я увидел, что мистер Мелбери увлечен разговором с дамой, которую мне было не видно из-за его спины. Я не придал этому значения, но, когда я подошел ближе, Мелбери повернулся и положил руку мне на плечо.
– А, Эванс. Я хотел вас кое с кем познакомить. Это моя жена.
Вспоминая об этом позже, я не мог объяснить, почему мне в голову не пришло, что Мириам может быть на балу. Было вполне логично предположить, что она явится туда вместе с мужем. Однако эта мысль ни разу не пришла мне на ум. Я настолько привык не видеть Мириам, что мысль о встрече лицом к лицу казалась мне совершенной нелепостью.
Она протянула мне руку, но едва взглянула мне в лицо и, естественно, не узнала меня. Она бы так меня и не узнала, взглянув и тотчас забыв, если бы я не стал смотреть на нее пристально, заставив ее посмотреть прямо мне в глаза. Зачем я это сделал? Почему я не позволил нам просто разойтись? Точно сказать не могу. Отчасти потому, что я действительно хотел, чтобы она меня заметила. Я хотел, чтобы она увидела, что со мной стало. Но были и более практические соображения. Лучше, если она узнает меня сейчас в моем присутствии, когда у меня есть возможность наблюдать за ее реакцией. А что если она проснется посреди ночи и вдруг поймет, кто был человек, который обманывал ее мужа? Будучи вне моего контроля и поля моего зрения, она могла представлять огромную опасность для моей маскировки.
Поэтому я смотрел на нее пристально, не мигая, пока она не обратила на меня внимание. Сначала она не заметила ничего особенного, но через какое-то время ее губы задрожали и раздвинулись. Она хотела что-то сказать, но смогла лишь изобразить кривую улыбку.
– Очень приятно с вами познакомиться, мистер Эванс. Мой муж сказал, что вы очень ловко расправились с хулиганами-вигами.
Я чуть не покраснел при упоминании о моем невинном обмане. Наверное, она полагала, что я применил всю свою бойцовскую сноровку, дабы спасти ее мужа. А может быть, ее удивило совпадение. Несмотря на все это, я уверял себя, что Мириам не раз была свидетелем того, как быстро я действовал, когда улицы Лондона становились небезопасными, и вряд ли догадывалась о том, что стояло за этим инцидентом.
– Я только сделал так, чтобы уличные хулиганы особо не задерживались, – сказал я.
– Как… – Она замолчала и посмотрела на меня, словно ждала от меня помощи. Увидев, что помощи не будет, ей пришлось начать сначала. – Как вы находите Англию?
– Она мне очень нравится, – заверил я.
– Мистер Эванс – редкий человек, – сказал ей муж со счастливой улыбкой. – Он торговец табаком, который поддерживает тори.
Улыбка была искренней и сентиментальной. Так улыбается любящий муж. Мне хотелось ударить его молотком по лицу.
– Торговец табаком, который поддерживает тори, – повторила Мириам. – Я и не подозревала, что такое бывает.
Повисла неловкая пауза, и я не знал, что делать, поэтому поступил, наверное, самым нелепым образом. Я повернулся к Мелбери.
– Сэр, – сказал я, – могу я положиться на ваше доброе расположение и пригласить вашу жену на танец?