Второв и сегодня убежден, что Кроуфорд самый нетипичный из всех американцев. Это пародия на существующее представление об американцах. Это вызывающее искажение привычного образа, которое должно преследоваться по закону, как продажа товара под фальшивой этикеткой.
Кроуфорд высок и черноволос. Среди американцев такие, правда, часто попадаются. И пробор на голове, и костюм, и туфли у него американские. Он курит сигареты "Кэмел" и пьет перед обедом апельсиновый сок.
Но медлительность! Бог ты мой, что за унылая медлительность! Когда в течение получасовой беседы Кроуфорд произнес только три фразы, Второв недоумевал. Какой, однако, выдержанный иностранец! На банкете, длившемся около трех часов, Кроуфорд разразился речью из двадцати пяти слов, причем пять-шесть из них были артикли. Затем он замолк и не проронил ни звука в ближайшие двое суток. Вот тогда Второв испугался. Кроуфорд словно жил в замедленном темпе. Задав этому человеку вопрос, Второв мог спокойно курить, разговаривать с сотрудниками, обедать. Возвратись, он заставал Кроуфорда в том же положении. Тот, казалось, уже начал размышлять над вопросом. Но ответ поступал только на следующее утро. Примерно так же Кроуфорд относился ко всему миру. Вернее сказать, он не относился к нему никак. Не реагировал, и все.
Кроуфорд больше всего любил безглагольные неопределенные предложения, которые в его произношении на русском языке не имели вопросительной интонации. Непонятно было, спрашивает он или подытоживает и обобщает предыдущую мысль собеседника.
Второв подозревал, что предки Кроуфорда родом из Финляндии. Он так прямо и спросил американца, но услышать ответ ему не довелось. Не хватало терпения.
И все же Второв отчетливо видел, как американец постепенно узнает все, что ему нужно. Он узнавал все, что ему было нужно, с помощью молчания. Второв уже побаивался, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. Но и молчать, подобно Кроуфорду, целыми часами он не мог. Приходилось что-то говорить. И в этом "что-то" обязательно содержались слова, касающиеся работы, потому что Второв жил своей работой, пожалуй только работой. Поговаривали, что от него ушла жена, дочь какого-то отставного начальника. Так ли это, никто не знал. Второв был не из болтливых. Но сама возможность такого происшествия ни у кого не вызывала удивления. Второв дневал и ночевал в лаборатории. Какая жена это будет терпеть? Дура? Подвижница? Вероятность и того и другого примерно одинакова и не очень высока. Оставалось предположить, что жене Второва просто не было до него ни малейшего дела. А такие в один прекрасный день уходят. Или от них уходят. Вот почему некоторые говорили, что Второв сам ушел от жены. Недаром же он снимал какое-то время комнату где-то в Марьиной роще, пока не въехал в кооперативную квартиру.
Кроуфорд тоже обладал даром целиком отдаваться делу. И это, естественно, сблизило его с Второвым. Разговаривали они мало и симпатизировали друг другу поэтому молча.
...Конец рабочего дня. Весенний вечер. Второв с Кроуфордом находятся в лабораторном полуподвальном помещении. Пахнет аммиаком и еще чем-то неприятным. Сотрудники давно покинули эту комнату. Они не любят ее за сырость. Кроуфорд сидит на стуле, вытянув ноги, и смотрит в потолок. Перед ним лежит научный отчет, которым Второв надеется насытить на некоторое время безмолвное любопытство молодого доктора из Колумбийского университета. Кроуфорд говорит по-русски неважно, а читает медленно, а Второв не без основания полагает, что отчета ему хватит как раз до отъезда. Но Кроуфорд не торопится взять в руки еще пахнущий клеем после переплетной отчет. По своему обыкновению, о чем-то размышляет, сосредоточенно уставившись в потолок. Второв возится у термостата. Он использует каждую передышку для того, чтобы подвинуть дело жизни хоть на дюйм вперед.
- Эволюция и стенды, - изрекает Кроуфорд.
- Правильно, Джон, это вы в точку попали, - пыхтит Второв у термостата, - именно так. Но сначала нужно досконально изучить отдельные механизмы, а затем выносить их на стенды. Этот процесс переноса не прост. Системы дыхания и кровообращения и их механизмы известны. Но на создание соответствующих стендов понадобилось десять лет. Стенд искусственных почек разработан в совершенстве только благодаря новым материалам, а не потому, что до конца известен физико-химический механизм выделения вредных веществ из организма. Что же касается нервной системы...
Внезапно Кроуфорд делает характерное движение носом.
- Это есть спирт, - взволнованно объявляет он.
- Да, я протираю... а что? Хотите выпить?
Кроуфорд радостно улыбается и кивает головой. Ай да колумбиец!
Все оказывается очень просто. В подпитии Кроуфорд словоохотлив, как сорока. В компании симпатичного "мистера Фтороф" Кроуфорд воздает должное своему любимому напитку, спиритус вини ректификати, наливаемому из милой сердцу шотовской колбы в такой знакомый тонкий химический стакан. Если допустима такая классификация, то Кроуфорд выдерживал обычно лабораторно-химический стиль пьянства. В качестве сопровождающих аксессуаров ему требовался запах горячей газовой горелки, собеседник в белом халате и химическая посуда. Это осталось в нем со студенческих времен, о чем он доверительно сообщил Второву:
- Славное время. Большой подъем чувств. Гигантская игра фантазии. Каждый студент - супермен.
- Да, молодость. Но она проходит. Человек взрослеет, появляются другие интересы, - соглашается Второв.
Кроуфорд качает головой:
- Не так просто. Главный интерес остается. Центральный вопрос жизни.
- Какой такой центральный вопрос? - настораживается Второв.
- Вопрос человека. Его чувства, дела, - неопределенно отзывается Джон Кроуфорд.
Второв приглядывается к Кроуфорду. Что он хочет сказать, этот странный американец? Он будто волнуется, меланхолию и сонливость словно рукой сняло. Он возбужден, но возбуждение его не выплескивается наружу, а потаенно и глухо перекатывается где-то в душе. Вот только в глазах будто что-то промелькнет и снова исчезнет. Нет, все-таки странный человек мистер Джон Кроуфорд.
- У вас начало большой работы, - говорит Кроуфорд, - мне она нравится. Эволюция в экспериментальном плане - хорошая выдумка. Эволюция на стендах - замечательная мысль. Тут большой размах. Выпьем за здоровье вашего шефа, за безбожника Падре!