Гулять так с кабацкой музыкой! Чего тут стесняться, кланяться, если Фильке Ирнееву, буржую недорезанному, положена огромная компенсация за родительскую квартиру, где он не жил, но был законно прописан? Для кого там было сказано: пускай мертвые хоронят своих мертвецов? Так в Библии написано, таков закон Божий, — подвел религиозную базу под пьяное веселье Яшин папаша, интеллигент советского происхождения и воспитания, инвалид умственного труда.
«Бог нам таких совковых уродственничков дает. Он же их и прибирает, каждого в свой час», — умиротворенно подытожил Филипп девятый день от похорон. И начисто стер, почти с концами затер, удалил род-племя Самусевичей из своей жизни.
На сороковины он никого не приглашал. Пусть себе дальние остаются где-то вдалеке. Если ненужных ближних и без них всенародно в избытке…
Воспоминания о бывшем зяте, о свойственниках, кого теперь можно со спокойной совестью навсегда или на время позабыть, быстро помогли Филиппу обрести нужное расположение духа и состояние боевой готовности. Подействовали они ничуть не хуже вождения могучего джипа в загородной темноте по скользкой дороге на шипованных покрышках.
Действительно, сидя побок с Настей, вовсю гнавшей «лендровер», Филипп вскоре вернулся к свойственной ему инквизиторской проницательности, к воистину духовному проникновению в скрытые и тайные премудрости бытия в образе видимом. Оно же, наше бытие, милостью Божьей есть невидимое тем, кому недоступна закрытая информация о подлинных причинах и следствиях, на взгляд непосвященных, вполне естественных, стихийно разворачивающихся событий.
Крупноблочное пятиэтажное жилище Ирнеевых и соседнее жилье не так чтобы выстроили на зыбучем песке, как разглашают дворовая молва и кривотолки желтой полугосударственной прессы. На песчаном грунте где залили, где поставили относительно нормальный фундамент, натурально отвечавший строительным нормам и правилам сорокалетней давности.
В бренном естестве своем ничто не вечно в нашей Вселенной, изначально подверженной энтропии и законам термодинамики; за давним сроком канализация пришла в естественное аварийное состояние. Филипп отлично помнит с детства, как неподалеку от их подъезда из-под земли частенько выбивался вонючий фонтанчик и проваливалась земля.
Водопровод в доме перекрывали, канализационную яму-провал разрывали, огораживали, ковырялись в ней, затем опять зарывали. Но все равно сточные воды настойчиво подтачивали фундамент и ненормативно вырывались на поверхность.
Фундамент, как могли, укрепляли, образовавшуюся многометровую трещину в стене родного дома периодически замазывали. В общем, шла обычнейшая ремонтно-строительная рутина, известная всем и каждому, кто хоть что-нибудь смыслит в строительстве и эксплуатации жилого фонда.
Жильцы большей частью особо не роптали, не жаловались, не протестовали. Аварийный дом держится, ну и ладно. Видно, еще долго простоит, на их век хватит. Правда, кое-что им его укоротило.
Да и видимая долговечность их родимой жилплощади вроде бы имелась, кабы не тайное, взаправду, ужаснейшим образом ставшее явным.
Никто ничего такого не подозревал, не догадывался, отчего находившееся в десяти метрах от канализационного фонтанчика-родничка старое здание телефонной станции, прочно выстроенное на вековечном фундаменте из бутового камня, таит страшную смертельную опасность.
Вернее, в том двухэтажном кирпичном сооружении не было ни синь-пороха чего-либо ужасного или смертоносного: шкафы, стойки с аппаратурой и питающими устройствами, прочая техника радио- и электросвязи. Потенциальный источник техногенной катастрофы был скрыт на глубине под землей, представляя собой довоенный склад авиационных и артиллерийских боеприпасов. Очевидным делом прохудившаяся много лет назад канализация его подмывала и разрушала.
Об этом тыловом складе давным-давно напрочь забыли. Малая горсть уцелела на той войне из тех, кто о нем хоть как-то знал. В сохранившихся документах Западного особого военного округа это подземное хранилище взрывоопасного красноармейского имущества не значилось.
В июне 41-го военный городок, где располагался склад, не раз подвергался немецким авианалетам. Во время оккупации он входил в зону еврейского гетто, устроенного нацистами. В июне 44-го зданиям и сооружениям на поверхности крепко досталось уже от советской авиации.
В послевоенные годы пленные немцы в Дожинске долго-долго расчищали развалины, а многое строили заново на прежних фундаментах, сверху заливали бетоном каменно-кирпичное крошево и не лезли вглубь. И уж подавно никто глубоко не копал для возведения двухэтажного корпуса телефонной станции.
«Однако до сих пор руины имеют обыкновение стрелять в упор», написала одна из немногих еще уцелевших белоросских независимых газет. Так-то оно и произошло, будто по писаному, рикошетом от давней войны и вооружений минувшего века.
Семьдесят с лишним лет тротиловая смерть упорно дожидалась своего часа, пока темной ноябрьской ночью задолго до рассвета взрыватель ржавой советской авиабомбы не пришел в действие. Сдетонировало все, что могло взорваться мгновенно. Спустя мгновенье настал черед артиллерийских снарядов и противотанковых мин.
Забытый армейский склад был не очень вместительным, не все в нем и взорвалось. Тем не менее, как вычислили специалисты, детонировавших и взорванных пяти или семи тонн в тротиловом эквиваленте реально хватило, чтобы сейсмически уничтожить целый квартал жилых домов.
Крупноблочная пятиэтажка Ирнеевых, ближе всех находившаяся к эпицентру подземного взрыва, первой полностью рассыпалась на бетонные кубики. За ней в стопочку сложились, словно карточные домики, три соседние панельные высотки Ї все их девять этажей сверху донизу. Наполовину разрушился стоявший торцом к телефонной станции кирпичный четырехэтажный домишко хрущевских времен.
От злополучного здания АТС осталась лишь воронка глубиной около двадцати метров, к утру заполнившаяся грязной водой, фонтанировавшей из разорванных труб. Еще не рассвело, когда дом Ирнеевых окончательно превратился в бесформенную груду строительного мусора, а громоздкие развалины одного из панельных корпусов почти целиком ушли в размытый песчаный грунт. Другие здания, строения в радиусе до полутора километров претерпели разрушения различной степени, в том числе от возгораний электропроводки и взрывов бытового газа…
Статистика непосредственных человеческих жертв взрывного катаклизма и огненного холокоста в ноябре, число тех погибших при свете пожаров, в кошмарной панике и ночной неразберихе, теперь, спустя сорок дней после трагедии, не входят в сферу пристального изучающего внимания Филиппа Ирнеева. Еще меньше его занимали тогда и волнуют сейчас политические аспекты этой техногенной катастрофы.
Вольно оппозиционерам обвинять главу белоросского государства в злодейском организации взрыва у Молодежного озера за три недели до президентских досрочных выборов. А если кому-то этого хочется, флаг им в руки в поисках мифических чеченских террористов, талибов, «Аль-Каиды», Усамы бен-Ладена, расположившихся-де в Дожинске как у себя в ущельях и в пещерах. В декабре прошлого года Филиппу пришлось недосуг и вспоминать-то о политике, разве что мельком, вскользь. Хватало ему по самые церковные маковки совершенно иных предметных озабоченностей и душевных забот.
«Спаси, Господи, души благочестивыя!»
О тайной подоплеке взрыва он пытается сиюминутно не думать. Все же масштабы чрезвычайного происшествия ему тотчас показались подозрительными. Чья-то злонамеренная воля все же имелась где-то за кадром и за кулисами, последовательно внушало ему предвидение.
Следовательно, он еще выйдет на след виновного или виновных в содеянном. Но не сей день и не завтра, потому как, знамо дело, сейчас ждут его близкие и любимые от мира сего.
Вообще-то в дружеской компании сегодня ввечеру собираются и те, кто также много чего любопытного знают о сокровенном. Иначе говоря, наряду с ним будут те немногие, кому на этом свете даны чудотворные знания, способности, дарования обращать скрытое в явное и действенное. Допустим, и с Божьей помощью, но им это тоже не всегда удается. Далеко не все познается, кое-что узнается не сразу, а тем более осознается не всеми; сверх того познание, оно не для всех.