Вспомнила о жертве богине Кали, откусила член у еще тепленького. Досуха отжала кровь на снег, почистила, повесила вместо игрушки у ветрового стекла.
«Опель» Любочка Федосевич покинула в темном месте неподалеку от станции метро «Восточная». Не позабыла стереть отпечатки своих пальцев с рулевого колеса и дверных ручек. Вытерла кровь в уголке рта.
Позвонила блатному лопуху Вованчику, приказала забрать ее. Приехал как миленький. Каждому мальчику хочется тантрического секса.
Вованчика она принесла в дар богине Кали через неделю на рассвете. На сей раз, соблюдая должным образом обряд жертвоприношения мужского естества, находящегося на верху небесного блаженства.
То, чего осталось, разрубила кухонным топориком на части, сложила в полиэтиленовый мешок и бросила на балконе. Мороженое мясо не пропадет. Холодильника-то у козла Вована не было.
Питаться жареной человечиной и вареными макаронами скоро надоело. Как только вообразила себя волчицей, всякие страхи прошли.
Вышла ввечеру на улицу. Какой-то крутой мэн в «мерс» садится. Распахнула кожушок на голом теле, а он перед ней — дверцу своей тачки. Когда он кайф поймал и отрубился в экстазе, волчица богини Шакти выгрызла ему все его мужское начало.
Инквизиторов Любочка теперь нисколечко не пугается, оказавшись под защитой всемогущей богини Шакти. В любое время она может заново превратиться в сильную и неуязвимую волчицу.
В воскресенье ночью Любочка вернулась домой, а утречком, — «бояться-то нечего», — пошла в школу. Больничную справку о какой-то женской болезни ей сделал лопух Вованчик.
Приступ леденящего душу страха охватил Любочку на закате дня, в сумерках. Только она встала, чтобы включить свет. Говорят: телевизор смотреть в темноте вредно.
От необъяснимого ужаса у нее потемнело в глазах. Жидко потекло по ногам и по колготкам.
Телевизор весь по себе выключился. И потусторонний бесплотный голос, ни мужской, ни женский прозвучал прямо у нее в голове, отдаваясь где-то под теменем:
— Прими с покорностью искупление, о Евина дщерь, в кровавом блуде погрязшая.
В ту же секунду чьи-то невидимые руки больно швырнули ее к стене. Сразу она и не взяла в толк, почему у нее волосы, кожа на голове, кости черепа, обои, бетонная стенка становятся единым целым в окаменевшей неподвижности.
«Инквизиторы! «Псы Господни», — промелькнула еще мысль. Страх тут же ушел. Осталось желание выжить любой ценой.
Ведьма дернулась грудью, животом, бедрами, пытаясь освободиться, замолотила руками, спиной, ногами по капитальной стене, закричала…
Ей казалось, она целую вечность истекает в пространство страшным рвотным криком, раздирающим внутренности, разрывающим легкие и горло. Но ее панический звериный вой был слышен лишь ей самой.
Когда у нее не стало сил истошно орать, вопить, биться о стену, все тот же замогильный голос заново повторил:
— Прими с покорностью искупление, отроковица блудлива.
Сызнова ведьма не пожелала покориться. Волчицей обернуться у нее не вышло, и она отчего-то понадеялась на тантрические обольщение, бросившись лихорадочно срывать с себя одежду.
Она никого не видела в комнате, но рассудила: инквизиторы должны быть мужчинами и бояться ей их нечего…
— Приступайте к ритуалу, дама-неофит Анастасия. Довольно ей будет заклятия вогнутого продленного времени до шести часов.
— Да, рыцарь.
Краткий диалог рыцаря Филиппа и дамы Анастасии ведьма не могла услышать по причине зонального аудиозанавеса. Не дано ей видеть и маскировочные плащ-накидки «сумеречный ангел». Не почувствовала она и то, как ее мгновенно парализовал и усыпил Солнцеворот Мниха Феодора.
Распростертую вертикально тантрическую ведьму с распяленными руками, ногами, ягодицами, спиной, сверхъестественно приклеенными до совершенной неподвижности к стене, привел в полное чувство страшный Двойной Мелькит Александрийский.
В кромешной тьме перед ней ярко загорелись изломанной огранкой три жутких бриллиантовых черепа, каждый величиной с яблоко. Тройное соударение с испытуемыми телом и душой последовало незамедлительно. Две верхних головы Александрийского Мелькита внахлест соединились ветвящимися багровыми молниями с грудью ведьмы, а нижняя отдельным грозовым разрядом вонзила полыхающее толстое копье в пах.
Нахлынула колоссальная, неимоверная боль на грани физического шока и потери сознания. Словно бы непрекращающийся, длящийся вечно обволакивающий удар электрическим током давит, трясет, хлещет, в клочья рвет кожу, мясо, размалывает в труху кости, перекручивает и разрывает жилы…
Едва пороговая судорожная боль отпустила, осознанно пришли беспредельный страх и безграничный ужас. Три устрашающих сверкающих черепа еще больше увеличились. Став размером с футбольный мяч, приблизились, угрожая…
Сейчас ведьма смертельно страшится возобновления электрошоковых страданий. Она сама себя казнит долгими часами, с лихвой воспроизводит недавние муки. И прежнее ведьмовство предстает равнозначным немыслимой невозможной повторной боли…
Долгожданное избавление от колдовского естества и магического тантризма она восприняла со слезами истовой благодарности. Голубой луч из нижнего алмазного черепа милосердно заморозил ей пах, обе груди, зачатки молочных желез на пояснице и животе…
Когда под утро в квартиру ворвался ОМОН, гражданка Федосевич Л. Ф. сопротивления не оказала. В первой половине дня во вторник на второй день Великого поста ее этапировали из изолятора временного содержания женской тюрьмы в стражное отделение Республиканской психиатрической больницы в состоянии клинической каталепсии.
На внешние раздражители пациентка Любовь Федосевич не реагировала, надолго застывая в той позе, какую придавали ее телу.
После учебно-тренировочной акции «Любовь по-черному» Филипп немедля пригласил Настю к нему в асилум. Переместились они туда через транспортный октагон-перекресток в Доме масонов.
Убежище им предстало приятно знакомым и уютным винным подвальчиком с накрытым столиком на двоих в дальнем углу. Откупоренная бутылка венгерского «Самородного токая» тотчас появилась, едва Филипп глянул в большое зеркало с полу до потолка.
Настя, ничему не удивляясь, повертелась у зеркальной стены, взбила волосы, показала язык своему отражению. Надо полагать, заодно Филиппу и его асилуму.
— Фил, а нам здесь руки помыть можно и в жесть все такое?
— Отчего ж нет? Дверь направо от тебя…
Пригубив токайского, Настя восхитилась фруктовым салатом и неожиданно поинтересовалась:
— Скажи, Фил, я хорошо сделала, что не воспользовалась случаем для проведения макабрического ритуала? Оставила в телесной жизни эту мерзкую чернавку?
— Это тебе решать. У тебя был ситуативный карт-бланш: казнить смертию или помиловать тяжким искуплением. Альтернативы у нас, неофит, берутся по модулю.
Если хочешь, можешь дать прорицание судьбы бывшей ведьмы. Активируй сигнум, движитель чела переводи в режим свободных ассоциаций. Мой асилум тебе поможет.
Настя на несколько секунд прикрыла глаза, затем обескуражено глянула на Филиппа и вдруг обрадовано воскликнула:
— Ой, Фил, у меня сто пудов получилось!
— Тогда изрекай, чего сочтешь нужным.
— Стопудово! Через два года она попадет под амнистию, тройное убийство ей скостят. Потом еще через три года выйдет из психушки.
Мозги ей вправят через четыре года, когда к ней придет монах, может, монахиня. Примет крещение в православии. Станет послушницей в монастыре…
Дальше я, Фил, не буду пророчествовать. Пускай ее возможная судьба останется неизреченной. Так вернее будет…
— Не возражаю. Пойдем-ка домой, Настена. У тебя добрый день в Америке, мне — спокойная ночь, утром опять в пед и бред.
Педагогия, будь она неладна! Лженаукой юношей пытают… Ох мне, миру — мирское…
Филадельфийское жилище Патрика Суончера по устройству походило на типовую резиденцию орденского звена. Пусть рыцарь Патрик еще с середины прошлого века оставил какие-либо официальные посты в Северо-Американской конгрегации, техническое оснащение четырехэтажного дома с двумя нижними арматорскими уровнями предоставляет его обитателям множество возможностей и удобств.