Наталья Николаевна: Какой у тебя, однако, беспорядок в бумагах.
Пушкин (не оборачиваясь): Черновики. Надо бы разобрать…
Подходит слуга.
Слуга: Александр Сергеевич, посетитель в ваше отсутствие позволил себе листами распорядиться…
Наталья Николаевна (брезгливо): Какая, право, нечистоплотность.
Пушкин (слуге, не глядя): Пустое. Ступай.
Слуга уходит. Пушкин поворачивается к жене и берет ее за руку.
Пушкин (тепло): Заскучала, душа моя? Ты развлеки себя пока… (неуверенно) Вышиванием что ли. Не знаю… Я с делами покончу – и весь вечер наш (понижая голос) И ночь.
Наталья Николаевна заграждает ему пальцами уста и удаляется, как испуганная нимфа. Пушкин быстрыми шагами направляется в кабинет – к своему давешнему собеседнику.
(на ходу, собеседнику в кабинете, громко) Ты про "Лекарство от холеры" слыхал?
Вопросительный шум за стенкой.
(нетерпеливо) Ну, стихи какого-то нахала. Прескверные. Распространились в списках чрезвычайно.
Исчезает из виду.
Ну, и, по обычаю, публика приписала сие безобразие мне. Вообрази: так и значится на титуле: "Сочинение господина Пушкина". Государь объяснений потребовал. Еле отбился…
Затемнение.
Сцена четвертая.
Прихожая дома губернатора. На пороге жандармский офицер. Перед ним губернатор – 50-летний господин, честно дослужившийся до генеральского чина. В облике его за внешней суровостью явственно читается простодушие и незлобие. Голова губернатора украшена седыми бакенбардами и начинающейся плешью. За ворот заложена салфетка, указывающая на неоконченный семейный обед…
Губернатор (с тихим бешенством): …Я очень, рассчитываю, офицер, – очень! – что вы изыщете доступное человеческому уму объяснение сему неслыханному проникновению. В обеденный час! В мирный дом губернатора вашего! Война с турками меня устроит. Ну-с. Нас атаковали янычары?
Офицер: Виноват.
Губернатор: Отчего ж? Коли атаковали, напротив – отличился.
Первая вспышка гнева миновала. Губернатор смотрит на офицера с насмешливым интересом.
Офицер: Ваше высокопревосходительство! Нами взят под стражу человек. (понижая голос) Думали: шпиён. А он – государев крестник.
Губернатор (иронично): Хорошо хоть не сам государь. Давай-ка, сынок всё в подробностях.
Офицер: Караульный взвод соблюдал порядок на ярмонке. Глядь – толпа. Рассредоточились по периметру. Рассеяли прикладами. Там человек – рукав разодран, кровь в угле рта. Особо ретивых придержали. Доносят: смуту производил, корил санитарными нормами. В виду холеры. Вопиющее, говорит, несоответствие. Ярмонку, мол, отменить надо, торговцев и товары – под арест. Те возбудились – удавить, думали, смутьяна по-тихому. Да замешкались, а тут мы…
Губернатор: Допросили в арестантской? (нетерпеливо) Ну давай, не томи! Что за мякоть у сего фрукта?
Офицер (мнется): Так это… ваше высокопревосходительство… (понижая голос) затронуты имена августейших особ… Дерзну ли я…
Отступает к двери.
Он самолично тут. В преддверии. Если будет угодно…
Губернатор: Ладно. Тащи смутьяна.
Срывает салфетку и небрежно бросает ее на столик.
(в сторону, с досадой) Пропал обед.
В прихожую вводят Криспина. На нем прежнее платье и описанные офицером следы избиения. Несмотря на вооруженный караул, Криспин ведет себя на удивление свободно. Если не сказать: развязно.
Губернатор (Криспину, строго): Кто таков? Откуда прибыл? Кем наущен? Ну! Отвечай! Как на духу. Без утайки.
Криспин как будто не слышит губернаторский рык. С видом музейного посетителя он разглядывает обстановку. Берет какие-то предметы со столика. Караульные рефлекторно кидаются воспрепятствовать, но в последний момент замирают и не решаются.
Криспин (добродушно): Ну что ж, таким я себе и воображал жилище наместника одной из провинций незабвенного отечества моего.
Подбегает к стене с изразцами.
(восторженно) Ба! Да ведь это – печь. Верно?
Разглядывает изразцы, как диковину.