Немного оправившись, Ярослав Домбровский в два часа ночи явился в Комитет общественного спасения, подробно рассказал о событиях истекших суток и просил в связи с контузией освободить его, хотя бы на время, от командования. Временным преемником Домбровского утвердили полковника Ферри. Некоторые из членов Комитета, издерганные, деморализованные, плохо разбирающиеся в обстановке, накинулись на Домбровского и стали обвинять в случившемся его лично. Понятно, что Домбровский был до предела возмущен этим.
«— Как, — воскликнул он, — Комитет общественного спасения принимает меня за изменника?! Моя жизнь принадлежит Коммуне!»
Большинство, впрочем, горячо отвергло вздорные обвинения: Домбровского наперебой старались успокоить, повели его к столу, зная, что он более суток не прикасался к пище. За столом Домбровский был немногословен и задумчив. Подкрепившись и немного отдохнув, он молча попрощался с присутствующими и вышел. Было очевидно, что измотавшийся, оскорбленный подозрениями, он постарается любой ценой доказать их необоснованность.
Следующий день Домбровский пытался использовать для передышки и лечения, но это не удалось сделать из-за множества неотложных дел, из-за непрерывной канонады и вражеских снарядов, которые рвались во всех, Кажется, районах города. 23 мая он находился на Монмартре: с обычной своей энергией организовывал оборону этого важного района. Однако усилия его были напрасными, так как прусское командование в нарушение всех своих заявлений пропустило версальцев через оккупированную территорию, и они атаковали Монмартр с северной стороны, где силы обороняющихся оказались мизерными, а укреплений вовсе не было. «Если бы Коммуна послушалась моих предостережений! — писал позже Карл Маркс. — Я советовал ее членам укрепить северную сторону высот Монмартра — прусскую сторону, и у них было еще время это сделать; я предсказывал им, что иначе они окажутся в ловушке…» Неожиданный удар версальцев с севера деморализовал защитников Монмартра, скоро они попали в окружение и вынуждены были прекратить борьбу.
В два часа дня Домбровский находился у баррикады на углу улиц Мирра и Пуасоньер. Здесь во время контратаки его настигла вражеская пуля. «Четыре человека, — вспоминает одна участница боев на стороне Коммуны, — несли на плечах носилки со смертельно раненным Домбровским. Увидев нас, они остановились. Домбровский пожал нам руки и сказал: «Не идите туда, все кончено. Вы погибнете, и совершенно бесцельно. Я умру. Жизнь моя не играет роли, думайте только о спасении республики». Он с трудом говорил, был утомлен. «Прощайте, друзья мои», — сказал он». Со смертельной раной в живот Домбровского принесли в ближайшую больницу Ларибуазьер. Там через два часа он умер.
Тело погибшего генерала к ночи доставили в здание городской ратуши, где продолжал работать руководящий Орган Коммуны. С наступлением темноты бои несколько стихли, но перестрелка кое-где продолжалась. Во многих местах город горел, и тревожные блики пламени освещали то один, то другой из известных всему миру парижских дворцов. Друзья и соратники спешили в эту ночь к ратуше, чтобы попрощаться с Домбровским. «В знаменитой «голубой комнате», — вспоминает один Из очевидцев, — мертвый Домбровский лежит на постели, обитой шелком. Домбровский в форме — в черном сюртуке, единственное украшение его одежды — галуны на рукавах. Свеча озаряет бледным светом его спокойное, белое как снег лицо, тонкий нос, небольшой рот и белокурую заостренную бородку. Два-три офицера молча сидят в темных углах комнаты, около кровати сидит капитан — он быстро рисует портрет покойного».
Похороны состоялись тоже ночью. Обернутое красным знаменем тело Домбровского при свете факелов медленно двинулось к кладбищу Пер-Лашез. На площади Бастилии, около колонны, сооруженной в честь взятия тюрьмы народом, процессию окружили коммунары, защитники баррикад. Они сняли тело погибшего с катафалка и на некоторое время положили у подножья колонны. Боевые соратники подходили к нему один за другим, чтобы под барабанный бой попрощаться со своим прославленным командиром. Все это было самым искренним выражением чувств и делалось как-то само собой, ибо в ту тревожную ночь никто не думал об организации траурной процессии и торжественных похоронах.
Наконец похоронный кортеж достиг кладбища. У тела покойного — его брат Теофиль, член Коммуны Верморель, офицеры из штаба Домбровского и частей, которыми он командовал, вокруг могилы двести национальных гвардейцев. Верморель произносит прощальную речь, полную любви и уважения к покойному. «Вот, — сказал он, — тот, кого обвиняли в измене! Один из первых он отдал свою жизнь за Коммуну. Что же делаем мы вместо того, чтобы подражать Домбровскому?! Поклянемся же, что уйдем отсюда лишь затем, чтобы умереть!»