— Ура! Победа за гезами!..»
Нет, ничего не выйдет у последышей Шептицкого! Как не вышло и у тех, кто когда-то травил «бессмертного Клаасова сына». «Гез Уленшпигель умер, — говорит в „Легенде“ патер, задыхаясь от радости, — слава богу». Но великий гез не мог умереть, ибо «разве можно… похоронить Уленшпигеля — дух, а Неле — сердце нашей матери Фландрии? И она может уснуть, но умереть — никогда».
Для писателей, работавших тогда в Москве, Ленинграде, Киеве, почти по всей нашей великой стране, война уже закончилась.
Для Галана она продолжалась! И совсем не в символическом смысле.
Не раз и не два получал он по почте гнусные листки с бандеровскими и униатскими «предупреждениями» и «приговорами». И Галан отлично знал, что ждет тех, до кого дотягиваются грязные руки оуновских убийц…
Борису Полевому запомнился случай, когда Галан рассказал, как вскоре после войны погиб закарпатский епископ Феофан, с которым Полевой познакомился еще во время войны в старинном Мукачевском монастыре. «Тогда, — пишет Полевой, — он только что вернулся из поездки по Советскому Союзу, по нашим республикам и крупным городам и начал печатать в закарпатских газетах серию очерков „Путешествие в страну чудес“. Это был широко мыслящий человек, доказывавший, что коммунизм развивает в современном общество идеи раннего, или, иначе, чистого, христианства. В своих очерках Феофан рассказывал о тружениках, живущих без эксплуатации и эксплуататоров, утверждая, что Иисус Христос, с гневом изгнавший когда-то торгующих из храма своего и возгласивший, что легче верблюду проникнуть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в царствие небесное, сейчас, в середине XX века, аплодировал бы русским большевикам.
Теперь Галан рассказал мне о конце этого человека. О страшном конце… Однажды среди своей корреспонденции епископ нашел лист бумаги с изображением трезубца. Он знал, разумеется, что это предупреждение боевой организации бандеровцев. Но не обратил на него внимания или неосмотрительно положился на волю божью. А через несколько дней Феофана нашли в келье мертвым. Его умертвили зверским способом, какой украинские националисты нередко применяли к своим врагам. Бандиты незаметно проникли в монастырь, пробрались в келью епископа, заткнули ему рот кляпом и, наложив Феофану на голову обруч из провода с заткнутой под провод палкой, начали эту палку вращать. Вращали медленно, садистски наблюдая муки жертвы до того момента, пока не треснул череп.
— А теперь этих палачей подкармливают, снабжают деньгами и вооружают американцы, — сказал Галан. — Я думаю написать об этом.
— И не боитесь с ними общаться? Судьба Феофана не напугала вас?
— Я считаю своим долгом сорвать все романтические одежды с этого отребья, переметнувшегося сейчас из-под крыла Гитлера под крылышко Трумэна».
Используя религиозную веротерпимость Советской власти, мракобесы в сутанах греко-католических священников, формально принявшие православие, пытались любыми способами препятствовать делу коллективизации в западных областях Украины. Они использовали для этого жалкие остатки кулачества и украинских националистов — лютых врагов украинского народа. Ярослав Галан, опытный, испытанный борец с католической реакцией, был страшен для всей этой черноризной нечисти.
«Легче было бы в рукопашной! — размышляет Галан об этих годах и своей борьбе в письме московскому другу. — В рукопашной, по крайней мере, ясно виден враг. Здесь враг маскируется и стремится ужалить из-за угла».
Тучи над городом
Над городом поплыл гудок. Ему ответил второй, третий… Они висели над площадями, парками, над древними шпилями костелов.
Галан, как старых знакомых, узнавал гудки. Этот Львовсельмаша — там галичанин Мирослав Грабовский работает в счет 1954 года. А вот голос завода автопогрузочных машин. Когда-то Галан писал об его открытии, а теперь уже по всей стране известны машины львовского производства.
Он любил свей город. Город каменных львов. Помнил все его легенды. Особенно волновала его одна:
«Жил когда-то в городе Львове человек, который решил удивить весь мир и прославить имя свое в веках.
Почти никому не известный бедный украинский мещанин четыреста лет тому назад взялся собственными руками построить башню, самую красивую и самую высокую башню Львова. Над ним издевались, бурсаки швыряли в него камнями, но неутомимый строитель все переносил. Он собирал отовсюду кирпичи, работал в поте лица от восхода до заката солнца: и с каждым днем башня росла все выше и выше, пока однажды утром не нашли мертвое тело вдохновенного мечтателя на стене постройки. Он зажал в одной руке кирпич, а в другой кельму и лежал, как немой укор всем, кто не хотел понять стремления к величию его простой человеческой души.