Наблюдатель с трезвым взглядом на жизнь, Гашек внимательно следил за стремительным ходом событий бурного века и в пестрой сумятице фактов, мелькании людей различных классов и разного социального положения умел выбирать для художественного воспроизведения такие реальные характеры и обстоятельства, которые обладали важной общественной значимостью. Но главным объектом изображения Гашека как сатирика были не позитивные силы современного ему общества, пролетариат и его союзники, а консервативные, реакционные столпы господствующего капиталистического строя.
Социально-политические выводы и обобщения, воплощенные Гашеком в сотнях рассказов, касались прежде всего Чехии и Австро-Венгрии, но они в равной степени могли быть отнесены и к любой буржуазной стране с монархическим или республиканским режимом, национально однородной или многонациональной. Он откликается и на международные события — созыв по инициативе русского правительства мирной конференции («Мировая конференция»); резко критикует деятельность колонизаторов с мечом и крестом («Furor teutonikus», ряд рассказов о миссионерах), неизменно осуждающе изображает «образцовую» страну капитализма — США («Ход жизни» и др.), с глубоким беспокойством следит за усилением империалистических противоречий и нарастающей опасности войны («Сообщения газет...». «В парикмахерской», «Забытый юбилей» и др.).
Показателен его постоянный интерес к России. Он внимательно следит за развитием революционных событий: борьбой за Государственную думу («О парламентах»), действиями террористов, массовыми казнями в России («О балах»). Гашек гневно клеймит реакционный режим русского самодержавия в рассказе «Торговая академия» и др. Однако Гашек, как до него многие Другие прогрессивные чешские деятели и писатели, отличал официальную, дворянскую и чиновничью. Россию от России народной, страны бесправных, но вольнолюбивых тружеников. Он восхищался этой подлинной Россией, которая воплощалась для него в облике знакомых русских студентов, угадывалась за образами произведений русского искусства. В русских революционерах-террористах, близких по своей тактике и взглядам чешским анархистам, он видел истинных героев, воплощение своего политического и эстетического идеала.
Всесторонняя сатирическая критика Гашеком буржуазного общественного порядка способствовала появлению в его произведениях интересных и глубоких выводов, выраженных им в фантастических и гротескных сюжетах. Так, в рассказе «Забастовка преступников» он остроумно обнажает разрушительное, деморализующее действие государственной бюрократической машины на самих исполнителей угнетения («Служебный долг» и др.). Здесь писатель, правда ощупью, подходит к важному политическому выводу: предпосылки успешной социалистической революции состоят не только в готовности угнетенных к борьбе, но и в ослаблении и разложении угнетателей. Загнивание, омертвение бюрократического аппарата, призванного охранять и защищать существующий государственный и социальный порядок, отчетливо показаны сатириком. Он видел господство формализма и педантизма во всей деятельности этого аппарата. Глубокое и всестороннее проникновение в смысл социальных противоречий своей эпохи и сатирическое изображение эксплуататоров придают особую значительность общему выводу писателя об исторической обреченности существующего строя.
Гашеком уже в рассматриваемый период его творчества создана обширная сатирическая галерея блестящих типических образов, в которых широкое социальное обобщение выражено через яркие индивидуальные характеры, а также через условные сатирические образы. Таковы «достойный шведский солдат», цензоры, американцы, господин Блажей, граф Гудрымудрыдес и другие. Широкое социальное обобщение, политическое преувеличение, доведенное до крайности, — характерные особенности этих образов.
Фантастические, гротескные образы и соответствующие им сюжеты не занимают значительного места в литературном наследии Гашека. Как подлинный писатель-реалист он пользуется приемами условности[6] в целях наибольшего прояснения, уточнения и заострения выводов, вытекающих из широкого обобщения тех или других близких по своей социально-политической сущности явлений. Приведу один пример: сатирик множество раз описывал проявления жестокости, тупости, формализма, царящих в отдельных частях государственного аппарата — полиции, суда, налоговых, таможенных, акцизных учреждений и т. д. Чтобы делать обобщающий вывод о полном, общем антигуманизме, даже преступности аппарата феодально-абсолютистской Австро-Венгрии, его анахронизме, разложении, обреченности, он пишет рассказ «Министерство правосудия на скамье подсудимых». В нем правосудие изображается, как «опустившийся на вид субъект», «нераскаянный циник», «совершающий одно преступление за другим», «издавна страдающий умственным расстройством», «прогрессивным параличом». Преступник осужден, но подал апелляцию: ведь обреченный порядок пока еще продолжал существовать.
6
Здесь и далее речь идет не об условности, присущей искусству вообще, как воспроизведению действительности, но об «открытой» (термин Брехта) условности, проявляющейся в нарушении правдоподобия, переходе границ возможного при изображении объектов действительности, нарушении реальных или логических связей между ними (мистическая, отчасти и научная фантастика, аллегории, символы, крайние смещения пространства и времени в монтаже и ретроспекции, доведенный до бессмыслицы и галлюцинаций «поток сознания», произвольные тропы со сближением не имеющих никакого сходства объектов и др.). Конечно, между обоими видами «условности» существуют и разнообразные переходные формы.