— А как же Жуков? Его-то не испортила слава?
— Хороший, трудолюбивый мужик. Требователен, поблажек не дает, но справедлив, людей не обижает, в нужде поможет, ровен в общении.
— Наверное, много пишут о нем? Ведь Герой!
— Конечно. В газетах, в журнале была статья.
— Вот видите, не развратился.
Галина Борисовна засмеялась, сказала, что Жуков — особый случай.
Особый ли? Нет, дорогая Галина Борисовна, умный человек никогда не зазнается...
Однако пора направляться и к Жукову.
Но прежде чем шагнуть по металлическим плитам в соседнее помещение, где стоял его агрегат, я вернусь немного назад, в заводской музей, где заведующая его, Алла Константиновна Колобенина, показывала мне альбомы с фотографиями ветеранов труда и Великой Отечественной войны, тех, кто работал, реконструировал завод, восстанавливал его после фашистских бомбежек, кто крепил мощь, обороноспособность и защищал в войну независимость Родины.
Она отыскала фотографию пожилого человека, сказала:
— Бывали случаи. Может быть, и узнаете. Вот он ленинградец, с вашего «Красного Треугольника».
Я пытливо вглядывалась в изображение, пытаясь сквозь сетку морщин увидеть, возродить молодые черты. А вдруг?.. Нет, вряд ли... Хотя и не исключена возможность... Могла его видеть в столовой, на собрании, может быть, и в цеху, куда мы, фабзайцы — Женя Подзолова, Нюра Ручкина, — бегали посмотреть на тех, кто уезжал в Ярославль. Их окружал ореол не то чтобы героизма, но чего-то значительного, неизведанного, а поэтому манящего. Нет, не узнала, не обнаружила в снимке Полукеева запомнившихся черт тех наших товарищей по спортивному клубу, которые отстаивали заводскую честь.
— С Арсением Антоновичем можно поговорить. Может, о чем и напомнит? — Алла Константиновна порылась в своих записных книжках. — Вот телефон.
Теперь я совсем убедилась, что не могла встречать Полукеева в Ленинграде. Уехал он на ярославский шинный, когда его еще не было — тут стояли одни только стены.
— Мы рыли траншеи для кабеля электропроводки, монтировали машины, — говорил он по телефону, волнуясь и торопясь. Так говорят обычно люди, которые пережили нечто значительное, оставившее глубокий след в их душе. — Все были тогда охвачены одной мыслью, одним желанием — пустить завод к пятнадцатой годовщине Октября. Да, да, к пятнадцатой. Неделями не ходили домой, про сон, про еду забывали. А все же добились, пустили. Я был не только свидетелем, как собирали первую покрышку, но, можно сказать, и прямым участником.
Страна уверенно набирала силы. Это были силы трудового народа, одухотворенного величием выпавшей на его долю миссии и грандиозностью совершаемых им исторических дел.
Сила веры сказалась в испытаниях Великой Отечественной войны, когда шинники, как и все ярославичи, все граждане своей Родины, с первых дней, волна за волной, уходили на фронт.
Враг торопился. Республика была еще молода, но сила людская несокрушима. Места ушедших заняли жены и дети их. Иным ребятишкам приходилось ящики подставлять, чтобы могли достать до станков. А как работали, с какой отдачей, с какой великой любовью к стране, к тем, кто сражался за ее независимость. Об этом говорит хотя бы тот факт, что вся военная техника стояла на ярославских шинах. И ярославский шинный был единственным предприятием, выпускавшим столь нужную продукцию для войны.
— А где вы были во время войны? — спрашиваю Полукеева.
— Воевал. Пошел с первых дней. Сначала в зенитной артиллерии разведчиком-наблюдателем. Закончил войну танкистом. Последние бои в Праге.
— А после в Ярославль?
— Конечно, сюда, на шинный. Я уже врос в него. Так много в жизни связано с коллективом людей, с заботами их, задачами. Дел много было после войны. Да я уж и ленинградцем себя вроде как не считал. Ярославец я. Да, да, ярославец, — кричал он по телефону.
«А Жуков? Интересно, кем он считает себя?» — подумала я, положив телефонную трубку. Рабочий, встреченный мной на территории, назвал его курянином. Если уж посторонний знает... А впрочем, какое это имеет значение? Когда-то были вековые гнезда, в них складывались характерные для условий и образа жизни черты. Птенцы подросли, разлетелись из гнезд, курянин осел в Ярославле...
Итак, покинув цех, где все пощелкивало, потрескивало, гудело, вспучивалась и проваливалась в зазоры крутящихся вальцов горячая черная смесь, откуда она по транспортеру, упрятанному в железный кожух, текла в соседнее помещение, по выложенной железными плитками дорожке мы перешли с Галиной Борисовной туда, где во всю длину помещения растянулся протекторный агрегат. Возле него я увидела приземистого, белоголового человека с крепкими скулами, молодым лицом и умными, добрыми глазами. В нем сразу узнала того, кто запечатлен на фотографии со своей бригадой.