— Вот это и есть они. Сохранились. Известно также, что после указа Петра воеводам, не одному, заметьте, а всем тем, которые будут после Семена Барятинского, суда привели в порядок и поместили в сарай у Трубежа. Там, в городе, — Юра, повернувшись, кивнул в сторону Переславля-Залесского. — В 1783 году город горел, пожары были тогда как стихийное бедствие, огонь перекинулся на сарай, суда сгорели. Ботик уцелел, потому что оставался на Гремяч-горе.
Он и сейчас находился здесь. Как был поставлен в построенном павильоне на пьедестале — небольшое двухмачтовое судно, около семи с половиной метров в длину, — так покоился, занимая всю центральную часть павильона, горделиво, царственно, будто сознавал свою историческую значимость. В нем пленяла законченность форм, добротность и основательность исполнения.
Вряд ли думали его мастера, да и сам юный Петр, что делали на века и что иным и не может быть родоначальник русского военного флота, навечно связанный с Плещеевым озером. Его, это озеро, иногда еще и называют опытной лабораторией отечественного кораблестроения.
— К нам приезжал ученый, он уверял, что это особый вид дуба, крепкий, как каменный. Есть проект создать тут музей истории русского флота. — Юра задумчиво поглаживал крутые бока петровского корабля. В сумраке прохладного помещения ботик казался огромным, чугунно-крепким.
Со стены литографического портрета, загадочно улыбаясь, смотрела державная мать, Наталья Кирилловна, как бы приглядывая за вещами своего великого сына, за реликвиями, сегодня принадлежащими Родине. И горделивость виделась мне во взгляде, и настороженность, и материнская мудрость, опасливо поощрявшая увлечения своего сына.
Немного было экспонатов в музее, но это были и подлинные рули с судов потешного флота, и застарелой кожи мехи из кузницы, где работал Петр, котел для варки смолы, блоки, ворот, огромный циферблат часов с дворца, свидетельствующий о том, что дворец был большим. О том же говорят и слюдяные оконца, редчайший экспонат старинной русской архитектуры.
Ваятели Марк Антокольский и бывший ярославский крепостной Александр Опекушин своим проникающим талантом раскрыли могучий характер Петра, «Россию поднявшего на дыбы». И работы скульпторов дополняли вещественные свидетельства прошлого.
— Сотни верст от моря, а не правда ли, веет от него соленой морской романтикой, — несколько пышно произнес Юра. — Особенно, когда здесь, на берегах Плещея, празднуют День Военно-Морского Флота.
Не хотелось расставаться с музеем, и мы еще раз обошли помещение. Это был реальный, живой кусочек истории, где полтораста лет стоял на пьедестале построенный около двух с половиной столетий назад родоначальник отечественного военного флота. Отсюда он, патриарх, как бы, подобно Наталье Кирилловне, строго приглядывает за могучей армадой, нынче бороздящей просторы уже не озера, а морей, океанов, охраняя покой и границы Родины.
И сегодня не устарела запись, сделанная Петром в Первом морском уставе: «...всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет. А который флот имеет, обе руки имеет», — хотя есть теперь ракеты и воздушный флот и многие средства защиты от вражеских нападений.
И, казалось, невозможно представить другое место для этого потемневшего, еще более уплотнившегося, но все еще дышащего морской романтикой ботика «Фортуна», чем тут, на Гремяч-горе, у Плещеева озера.
Я бросила на него последний взгляд. Татьяна Ивановна повернула ключ, постояла, задумчиво глядя на «синюю пашню», и ушла домой. Мы снова нашли попутку, добрались до Переславля и там уже, на автобусе номер один, пересекающем город вдоль по центральной магистрали, поехали к древним валам, в сторону исторических памятников.
— Наш Переславль можно назвать музеем древности, — говорил Стародубов. — Мы сейчас увидим валы, их насыпали при основании Переславля. Вот они!
Юра молча уставился в окно.
Впереди, на обочине шоссе, показалась высокая, обтянутая дерном насыпь. На вершине стояли, обнявшись, девушка в светлом цветастом платье и парень в спортивной майке. Они провожали взглядами идущие по дороге машины.
— Когда валы начали разрушаться, переславцы так горячо вступились за них. Были засыпаны промоины, построены ступени, чтобы дерн не сдирали на склонах. Поверху гуляйте, пожалуйста. Отсюда очень хорошо смотрится город.
Припомнилось замечание переславца, изменившего городу: что можно сделать для него одному человеку? Даже если просто любить, то как это много...
Но вот валы южной части остались позади. Мы ехали по кольцу.
— Не правда ли, они и сейчас впечатляют?— сказал Юра, оторвавшись от созерцания. — А тогда были... Только представить можно! Поверху еще шел так называемый рубленый город — бревенчатая стена с двенадцатью башнями. В нашей газете «Коммунар» был помещен рисунок, как выглядели они тогда. Средневековая сказка. Башни в Европе строили сумрачные, тяжелые. А эти были веселые. Древняя русская архитектура красива, своеобразна, крепка, весела.