Дорога мне хорошо знакома. Я езжу по ней уже много лет, но каждый раз словно заново вижу поэтически-задумчивые просторы, воспринимаю их красоту. «Природа благородна», — сказал поэт. Благороден цветок, благородна сосновая игла. Благородство же всегда наполняет душу гармонией, высокими чувствами, оно не может утомлять, способствовать возникновению гнева, раздражения или обессиливающей человека ярости.
На холмах, убегая к горизонту, синеют леса. Когда-то тут стояли непроходимые чащи. За ними простирались земли Ростово-Суздальской Руси, прямого пути из Киева к ним долго не знали. В этих непроходимо-дремучих чащах скрывались, пошаливая кистенями, лихие разбойники, и горе тому, кто с ними встречался. Легенды о них бытуют и нынче среди старожилов. Нет-нет выплывают они из древности, волнуя воображение, воскрешая забытые чувства страха, какой-то гнетущей опасности, подстерегающей путника. В Ростов и Суздаль поэтому и ходили через Смоленск, огибая опасные и глухие места. В XI веке прошел через них напрямую великий князь киевский Владимир Мономах, один из крупнейших полководцев минувшего времени, совершивший, по его признанию, восемьдесят походов против половцев и других врагов, нападавших на древние русские города. Он и оставил потомкам эту дорогу, хотя спрямленную впоследствии кое-где, ставшую удобней, но в основном сохранившую древние контуры.
Ныне имя Владимира Мономаха чаще всего вспоминают в связи с его сочинениями — памятником древнерусской литературы, вошедшим в летописный свод «Повесть временных лет», проникнутом идеей единства Руси, до нас дошедшем в составе Лаврентьевской летописи.
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев в своей монографии «Великое наследие» называет сочинения князя Владимира классическими, отличающимися большой серьезностью и гражданственностью. Исследуя древнерусские литературные памятники, выдающийся советский ученый обращает особое внимание на их тематическую направленность — заботу авторов об исторических судьбах родины, о защите русской земли, исправлении общественных недостатков и, главное, на защиту правды в человеческих отношениях. «Громадностью политической темы, — пишет он, — было проникнуто Мономахово «Поучение». Мысли о необходимости «подкрепить моральной дисциплиной новый политический строй» высказаны с большим художественным тактом».
Древние, глубокие корни имеет русская публицистика. Она и ныне возвышает свой голос в дни, особенно трудные для страны, заботясь о сохранении и умножении народных богатств и искоренении людских пороков.
Хорошо думается в пути. За окном причудливо петляют ручейки и речки, желтеют нивы на косогорах, в лугах пасутся стада беломордых коров. И снова качели дороги: вверх-вниз, вверх-вниз — к солнцу, к белым стогам облаков, к земле, обжитой веками, родной и близкой, со всем на ней сущим.
Старушка совсем замерла, словно стала бесплотной. Водитель прирос к баранке, бросая машину в обгон нескончаемого потока туристских икарусов, маршрутных автобусов, легковых машин, нагруженных разным скарбом, КамАЗов, могучую силу в которые вдохнул ярославский моторный завод, а мягкость, эластичность движению придали шины, изготовленные там же, в Ярославле, на одном из крупнейших заводов. Сосредоточенный, хмурый, уставший, видно, от пассажиров, таксист газовал на спусках, легко преодолевал подъемы. Летящие вместе с нами шорох и свист укачивали, и назревала необходимость общения, которое всегда украшает путешествие.
Когда среди хмурых, косматых елей мелькнуло темное зеркальце озерца и путники проводили его взглядами, я нарушила воцарившееся молчание:
— А правда, здесь недостает только васнецовской Аленушки? Говорят, в этом озере дна нет...
— Мерили — не хватило веревки, — откликнулся загорелый пассажир. Складки его лица смягчились, мы засмеялись, и сразу установилась атмосфера доверительного общения, свойственная путникам, оказавшимся в одном автобусе, машине или купе поезда.
— Очень красиво здесь. Васнецов удивительно точно и ощутимо передал поэзию русской природы...
Я села боком, так, что мне постоянно стали видны оба попутчика.
— Разве один Васнецов? А Левитан? А Поленов? А Врубель? — охотно поддержал разговор загорелый. — У этого даже не поэзия, а какая-то фантасмагория. Видели утренние туманы? Солнце их чуть-чуть подкрасит, небо в это время начинает оживать и тоже мазнет голубизной. И они колышатся, переливаются в низины, будто «Царевна Лебедь» плывет над землей. И тает и будоражит воображение. Помнишь, как мы с тобой стояли в Третьяковке и говорили об этом, о постижении художником природных тайн? — Он замолчал, погрузившись в воспоминания.