И начнут называть, начнут называть. Известный хирург Аркадий Бочаров — генерал-лейтенант медицинской службы, Николай Панин — организатор Советской власти в Тутаеве, Сергей Кошкарев — пролетарский поэт, принявший псевдоним Зоревой. Хоть родом он и не из Романова-Борисоглебска, но первую книжку стихов и басен выпустил в этом городе, лежащем на двух берегах Волги. И широко известен Леонид Сабанеев — ученый-ихтиолог. Одна из его работ «Рыбы России» и в наши дни пользуется популярностью. А знаменитый флотоводец Федор Ушаков? А поэт Слепушкин? Не знаете такого? Очень плохо, что мы забываем о своем культурном наследии. В свое время Академия наук присудила ему золотую медаль, на которой значилось: «Приносящему пользу русскому слову». Крепостным был поэт. На собранные по подписке деньги откупился с семьей от барина. Даже Пушкин отметил его самобытный талант.
Все эти люди жили тут, ходили по мосткам, перекинутым через овраги, любовались на Волгу, вдохновляясь ее животворной силой, и может быть, даже видели эти старинные, с резными, узорчатыми наличниками и светелками, дома. Такие, правда, и нынче опять стали строить, я видела их немало во время поездок по Ярославской земле.
На холмах стояли молчаливые храмы, хранившие тайны своей отшумевшей жизни. Нынче город живет своими заботами, и эти заботы, едва я на том же пароме перебралась на правый берег, подхватили меня, бросили в стремительный темп движения. Автобус, перегоняя своих механических собратьев, катился в Ярославль.
В городе на Стрелке
Серая асфальтовая дорожка отдает накопленное за день тепло. Деревья, отгораживающие ее зеленой стеной от города, пронизаны золотистыми лучами заката. Кажется, светится и клубится сам воздух. Узорчатая чугунная решетка отделяет дорожку от крутого зеленого спуска к Волге, где на желтых песчаных отмелях застыли в терпеливом и азартном ожидании ребятишки с удочками. Вечерний покой спустился на город. Он отдыхает, притих.
Неторопливо прогуливаются по набережной его обитатели, предаваясь отдыху и созерцанию великой царственной Волги, тоже какой-то притихшей, словно умерившей свой стремительный бег.
В тишину этого мирного летнего вечера врывается изредка гулкий грохот поезда, взлетающего на мост, перекинутый через реку. Торопятся, выбивают частую дробь вагоны, словно пляшут, весело, с присвистом. Это локомотив предупреждает, что скатился с моста. Он утягивает за собой состав, усмиряя пляску. Перестук колес все тише, тише. Вот мелькнул на последнем вагоне красный глазок, и снова еще более глубокая тишина воцаряется на набережной, охватывая тех, кто неторопливо прогуливается или присел на скамеечку под развесистой старой липой, одетой в светлое кружево цветов. Стекают с них и плывут невидимо облака ароматов, девушка, идущая со своим дружком, склонила на плечо ему голову. Другая пара молча облокотилась на чугунную изгородь.
«Город, каких мало в России. Набережная уж куда как хороша», — сказал о Ярославле Островский, остановившись здесь по пути в свое Щелыково.
Набережная — любимое место отдыха и прогулок ярославских жителей. Бывая в городе, я всегда ходила смотреть на чинные их гулянья. В них тоже виделся характер, обычаи. Сюда выходят беспечные молодые пары, обнявшиеся за талии, чинные семейства с отпрыском посредине, послушно держащим за руки мать и отца. У парапета группой собираются пенсионеры, они громко, перебивая друг друга, толкуют о своих болезнях, хвалят или ругают новые лекарства, советуют пить травы, вспоминая какие-то старинные рецепты, которые тут же забывают, переключаясь на рекомендации врача.
Но особенно колоритны немолодые обитательницы города. В них сохраняется некая патриархальность. Она сквозит в значительности выражения лиц, в манере спесиво поджимать губы после высказывания какого-либо своего не подлежащего сомнению суждения, в гневных взглядах, обращенных на развеселую группу молодежи, нарушающую тишину «непристойными» ритмами, рвущимися из портативного магнитофона. Их старомодные шляпки и добротные, чаще всего шевиотовые костюмы или пальто с высокими подкладными плечами свидетельствуют не только о бережливости, но и о том, что в послевоенные годы эти, тогда еще молодые, женщины не чуждались моды. Как сложились их, судя по всему, одинокие судьбы? Что-то в облике их заставляет думать, что жизнь прошла в ожидании, мимо, но, однако, не принизила, не сломила достоинства, гордости. Здесь, у Волги, им хорошо. Пройдут до Волжской башни, некогда входившей в укрепление древнего города, постоят у Стрелки, где Которосль широким течением вливается в Волгу — где-то здесь Ярослав Мудрый сражался с медведицей, — полюбуются причудливым многоглавием храмов за Которослью, в Коровницкой слободе, и вот уже сбежала с лиц осуждающая гримаса, спесивая складка губ разгладилась. Глядя на реку, какая-нибудь вздохнет: «Господи, благодать-то какая!»