Мой Ураган был по-настоящему вороным, черным как смоль, с синеватым отливом: его лоснящаяся шерсть сверкала в лучах полуденного солнца, а сбруя была изукрашена еще затейливее и богаче, чем мой наряд кабальеро. На отделку искусно сработанного эбенового седла с дорогими стременами из кожи и широкой черной лукой пошло столько серебра, сколько не побывало бы в руках пеона за всю его жизнь. Дополнял конское убранство нагрудник из плотной, с замысловатым тиснением, черной кожи. Это украшение назвали «щитом Кортеса» в память о тех временах, когда боевых скакунов приходилось прикрывать от стрел и копий ацтеков.
Разумеется, эта парадная сбруя украшала Урагана, когда я наведывался на нем в город, особенно на свидания с Изабеллой. Выезжая на llano, равнину, на охоту, мы оба, и я, и жеребец, выглядели куда скромнее, ограничиваясь лишь самым необходимым.
Прежде чем вскочить в седло, я подождал, пока Пабло опустится на корточки и прикрепит к моим сапогам чеканные, отполированные до зеркального блеска, серебряные шпоры со сработанными в Чиуауа трехдюймовыми колесиками – шпоры, воистину достойные гачупино.
Уздечку Пабло завязал узлом на луке седла. По традиции она была не длинной, но с мощными удилами и крепкой, так, чтобы, если понадобится, можно было остановить коня на всем скаку. Правда, с Ураганом это в любом случае было не просто: он вполне оправдывал свое имя.
В это время из дома вышел, а точнее, вылетел и понесся к воротам так, будто за ним гналась одна из тех собак, что норовили ухватить меня за пятки во сне, дядюшкин слуга.
– Хосе! Как там мой дядя? – окликнул я его.
Он бросил на меня странный взгляд, словно я был незнакомцем, а не одним из его хозяев, и исчез за воротами. Вот ведь дурень, а? Впрочем, разобраться со слугой я решил потом. Конечно, за непочтительность следует его наказать, но, с другой стороны, мне ли не знать, каким самодуром может быть дядюшка. Небось приказал Хосе мчаться по его поручению сломя голову, да еще и пригрозил поркой: чего-чего, а уж тумаков бедному парню доставалось больше, чем любому другому слуге. Правда, ответить мне Хосе все равно мог, это его надолго не задержало бы, и спускать такую дерзость я не намерен. В любом случае, его выходка еще пуще омрачила начавшееся как-то не так утро.
Выехав за ворота нашей усадьбы, я поспешил на paseo к прелестной Изабелле, но отъехал не так уж далеко, когда ко мне привязался мерзкий lépero, из тех отвратительных типов, которые вечно клянчат деньги на дешевую выпивку, не чураясь и воровства. Léperos (что буквально означает «прокаженные») представляли собой настоящие отбросы общества, ибо все человеческое в себе утопили в пульке, вонючем индейском пиве, которое варят из агавы, похожего на кактус растения.
– Сеньор! Подайте! Подайте на пропитание!
Lépero ухватился грязной рукой за отполированную и украшенную серебром седельную накладку моего коня и, естественно, получил по руке хлыстом. Он моментально отпрянул к стене, но свое мерзкое дело уже сделал – запачкал мне седло. В гневе я снова поднял хлыст, но тут неожиданно послышался чей-то встревоженный голос:
– Стой!
Позади меня остановился открытый экипаж. Человек, который выкрикнул команду, – священник – спрыгнул и устремился ко мне, придерживая полы своего одеяния, чтобы не споткнуться на бегу.
– Сеньор! Оставьте этого человека в покое!
– Человека? Где вы тут видите человека, падре? Léperos – животные, а этот вдобавок грязной ручищей схватился за мое седло.
Пока я все это говорил, lépero удрал, так и не отведав больше хлыста и оставив меня наедине с хмурым священником. Я рассмотрел его повнимательнее: без шляпы, лет пятидесяти (о возрасте служителя церкви можно было судить по венчику седых волос, окружавших его тонзуру, как венец римского императора).
– Неужели ты способен убить создание Божие из-за грязного пятна на твоем серебре? – спросил он.
В ответ я насмешливо ухмыльнулся.
– Конечно нет. Я бы просто отсек оскорбившую меня руку.
– Господь все слышит, молодой кабальеро.
– Тогда передай Ему, чтобы не разрешал всякой уличной швали касаться моего коня.
Я мог бы сказать этому священнику, что вовсе не собирался наносить серьезное увечье жалкому lépero – кодекс, по которому я жил, не дозволял мне причинять вред тому, кто не может ответить, – но я был не в том настроении, чтобы выслушивать нотации.
Только развернув коня, чтобы объехать священника, я заметил, что в экипаже находится молодая девушка.