Разумеется, помимо запрета, касающегося лошадей, наши новые господа запретили индейцам еще очень и очень многое. Когда наши вожди и старые боги предали нас, не сумев защитить, захватчики не только прибрали к рукам сокровища прежних правителей, но и самих индейцев сделали абсолютно бесправными, чуть ли не превратили в рабов на своих encomiendas: так называются огромные владения, пожалованные испанцам их королем. Мы прозвали этих белых людей, восседающих на величественных конях, гачупинос, то есть носителями шпор, острых шпор, которыми они расцарапывают до крови наши спины и вырывают пищу из наших ртов.
Их могущественный король, которого они именуют его католическим величеством, прикладывает печать к листку бумаги, и в результате тысячи живущих на обширной территории индейцев в один миг превращаются в рабов какого-нибудь испанца, явившегося в Сей Мир с одной-единственной целью: разбогатеть за счет нашего труда. Этому носителю шпор мы обязаны отдавать в качестве дани немалую долю всего, что выращиваем на своей земле или производим своими руками. Когда новому господину приходит в голову воздвигнуть себе роскошный дворец, нас отрывают от возделывания земли и заставляют таскать камни или распиливать бревна. Мы должны ухаживать за его коровами и лошадьми, однако нам не позволено ни вкушать мясо домашних животных, ни ездить верхом. И – аййя! – мы обязаны по первому требованию отдавать испанцу, если ему вдруг этого захочется, своих жен и дочерей. Так стоит ли удивляться, что, когда Тенамакстли бросил клич, мы, как во времена великих властителей ацтеков, дружно взялись за копья, чтобы убивать поработивших нас чужеземцев?!
И вот теперь, наблюдая за вырастающими из тумана темными фигурами всадников, я вдруг узнал в самом высоком из них – аййя! – не кого иного, как Рыжего Громилу. Это и правда был Педро де Альварадо собственной персоной: палач Теночтитлана, могучий демон с огненного цвета шевелюрой и бородой, прославившийся своим буйным нравом и зверствами, в которых он уступал разве что самому Великому Завоевателю.
Первоначальную – и весьма дурную – славу этот человек стяжал, когда Кортесу пришлось покинуть завоеванную им столицу ацтеков Теночтитлан и устремиться в Веракрус, чтобы отразить угрозу со стороны испанского войска, прибывшего с целью лишить Завоевателя власти. Альварадо, с восемью десятками конкистадоров и четырьмя сотнями союзных индейских воинов, было поручено удерживать в повиновении великий город Теночтитлан. В руках его, фактически на положении пленника, находился властитель ацтеков Мотекусома. Он стал легкой добычей испанцев, ибо слепо верил в то, что появление Кортеса явилось исполнением древнего пророчества о возвращении в свои былые владения бога Кецалькоатля.
И вот в отсутствие Кортеса Альварадо прослышал, что индейцы якобы вознамерились во время праздника напасть на испанцев и захватить их в плен. Ну а поскольку он был человеком действия, не ведавшим колебаний и не останавливавшимся ни перед чем, то принял решение упредить заговорщиков и атаковать первым. Когда празднично одетые горожане собрались на рыночной площади, испанские солдаты открыли по ним огонь. Причем, заметьте, испанцы расстреливали из пушек и аркебуз, а потом добивали мечами и копьями отнюдь не ацтекских воинов. Да, некоторые знатные ацтеки и благородные воители тоже полегли в этой кровавой резне, но в большинстве своем невинные жертвы (а их были тысячи) оказались мирными горожанами, женщинами и детьми.
Тем временем Кортес разгромил намеревавшегося лишить его власти испанского военачальника и вернулся в столицу. Там он обнаружил, что Альварадо и его люди скрываются в бывшем дворце Мотекусомы, который вовсю осаждают разъяренные учиненной во время праздника резней ацтеки. Поняв, что имеющимися силами ему столицу не удержать, Кортес вывел своих людей из города. И вот как раз во время их отступления, прозванного впоследствии La Noche Triste, Ночь Печали, Альварадо совершил свой знаменитый подвиг, стяжав новую славу.
Испанцы отступали по насыпным дамбам, ведущим через озеро в город. Насыпь, по которой отходил Альварадо, была перерезана каналом, слишком широким, чтобы его можно было перепрыгнуть. Ацтеки напирали, наводить мостки было некогда; испанцы, пытаясь преодолеть канал вплавь, бросались в воду, а сам Альварадо прикрывал отход. И вот, когда его гибель казалась уже неминуемой, он, отягощенный стальными латами, развернулся, подбежал к каналу, уперся копьем в спину упавшего в воду, тонущего воина и, использовав оружие как опорный шест, перелетел на другую сторону!