– Скальпели рассекают плоть, а при помощи жгутов останавливают кровотечение, – продолжил объяснения Лизарди, поочередно показывая мне набор острых металлических лезвий и ремни, которыми можно было перетянуть руку или ногу.
– Это мази, бальзамы, масла... Ага, amigo, а вот это специально для тебя. Называется зонд, или щуп. Чтобы извлечь мушкетные пули, его вводят в рану и нащупывают свинцовый шарик. Когда он найден, для его извлечения используются вот такие хирургические щипцы. – Лизарди продемонстрировал мне любопытный инструмент: ручки как у ножниц, но вместо лезвий два длинных узких прута с утолщениями на конце. – Врач зажимает свинцовый шарик щипцами и вытаскивает его. Ловко придумано, да?
– Я лучше оставлю шарик в себе, чем позволю ковыряться во мне этой штуковиной.
– Это ты сейчас говоришь, но поверь, если рана воспалится, будешь готов на все, чтобы только извлечь пулю и прекратить заражение. Ну а это приспособление ты, наверное, с удовольствием испытал бы на своем злейшем враге. – Хосе показал мне серебряную трубку, длинную, тонкую и изогнутую.
– Что это?
– Катетер.
– Ну и словечко! Повтори-ка еще раз!
– Катетер. Специально для мужчин. Его вставляют в отверстие на головке пениса и пропихивают внутрь.
– ¡Maria Madrе de Dios! – Я содрогнулся и перекрестился. – Это одно из орудий пыток святой инквизиции?
– Нет, катетер помогает при закупорке у мужчин мочеиспускательного канала. Трубка внутри полая и дает возможность жидкости проходить через нее. Метод лечения древний, известный еще грекам и римлянам.
– Это инструмент дьявола. Выброси его, – с содроганием предложил я.
Но Лизарди положил катетер обратно в мешок.
– Ты должен разбираться в этих вещах. А вдруг тебя позовут лечить пациента?
– Если меня позовут лечить кого-нибудь подобным манером, я лучше сразу перережу бедняге глотку и скажу, что на то была воля Господня.
22
Добравшись до Долореса, мы свернули с главной дороги и частично обогнули город, чтобы въехать в него с другой стороны, словно прибыли не из Гуанахуато. Этот городок находился под юрисдикцией интендантства Гуанахуато, как и большая часть всей области Бахио.
В предместье Долореса мы увидели огромный виноградник: на протяжении многих акров лозы, ряд за рядом, словно змеи обвивались вокруг подпорок, оплетая натянутые между кольями веревки. Хотя официально было запрещено культивировать виноград, по крайней мере на продажу, однако многие обходили это правило, заявляя, что возделывают его исключительно для личных нужд.
Лизарди, разумеется, не преминул просветить меня на этот счет:
– Король объявил виноградарство в колонии вне закона, желая, чтобы у нас продавали только те ягоды, которые выращивают в Испании. Он боится конкуренции. Однако по всему выходит, что перед нами самый настоящий коммерческий виноградник. Посмотри на эти огромные чаны: они предназначены, чтобы давить ягоды. А бочки для брожения, должно быть, находятся внутри вон того здания.
И как раз в этот момент на дорогу вышла молоденькая, примерно моих лет, ацтекская девушка, державшая в руках ножницы для подрезания лозы.
Я приветствовал ее, совершенно забыв, что на мне монашеская ряса, а не шляпа кабальеро:
– Buenos días, señorita. Нам бы хотелось узнать, кому принадлежит этот виноградник?
– Он принадлежит нашей церкви. Nuestra Señora de Dolores, падре.
Церковь во имя Скорбящей Богоматери. Все ясно: Долорес, как и многие города Новой Испании, был назван в честь своей церкви.
Я внимательно рассмотрел девушку. На редкость красивая индианка: смуглая, с большими карими глазами, длинными темными ресницами и черными как вороново крыло волосами, спадающими до самой талии. Значительно выше своих соплеменниц, с удивительно стройными ногами и изящными руками.
Спешившись, я улыбнулся ей:
– Я не падре, прекрасная сеньорита, и, хотя принадлежу к монашескому ордену, не связан священным обетом целомудрия.
Ее глаза изумленно расширились, и я услышал, как Лизарди потихоньку застонал. Похоже, я опростоволосился. Но кто его знает, как положено общаться с женщинами этим вифлеемским братьям?!
Тут из здания вышел священник и торопливо направился к нам.
– Кто это, сеньорита? – поинтересовался я.
– Падре Идальго, настоятель нашей церкви.