Я добросовестно ходил на исповедь после каждого прегрешения, искренне раскаивался, бросал песеты в церковную кружку и жертвовал кошельки с золотом священнику, повторял «Аве Мария» столько раз, сколько назначал исповедник, получал, как положено, отпущение и, очистив, таким образом, душу, считал, что могу преспокойно грешить дальше. В конце концов меня отослали домой. Бруто выказал разочарование, но больше попыток оскопить меня таким манером не предпринимал.
Но, как говорится, нет худа без добра. Во время недолгого пребывания в семинарии раскрылись мои природные способности к изучению языков. И латынь, язык священников, и французский, язык культуры, я усвоил без малейшего труда, просто на слух. Точно так же, как еще раньше, в детстве, тоже на слух научился у пастухов на гасиенде языку ацтеков.
Я долго думал про дядюшку, Изабеллу и титул, а когда наконец задремал, то услышал, что в доме поднялся шум. Я выбрался из постели, вышел в коридор и увидел уже поминавшегося Хосе, выходившего из спальни моего дяди с ночным горшком.
– Что случилось? – спросил я.
– У вашего дяди нехорошо с желудком. Его рвет.
– Может, послать за доктором?
– Я предлагал, но он не хочет.
Ну что ж, решил я, дядюшке виднее: раз не хочет послать за лекарем, значит, не так уже ему и плохо. К тому же я очень обиделся на Бруто за то, что он непочтительно отозвался о моей возлюбленной Изабелле, и всерьез предположил, что, возможно, его покарал Господь. Я вернулся в постель и заснул, но той ночью меня вновь мучил кошмар, преследовавший еще с детства. В каждом из этих страшных снов я был не испанским кабальеро, а ацтекским воином, который сражался – и погибал – в кровавой битве.
Несколько лет назад, выпивая в компании пастухов у себя на гасиенде, я в шутку спросил о своих снах индейскую колдунью, и та, представьте, сказала, что это никакие не сны, а видения, посылаемые духами ацтекских воинов, которые погибли в сражениях с испанцами. Откровенно говоря, поначалу я поверил старухе, но поскольку со временем сны стали являться все реже, а потом и вовсе прекратились, приписал их более естественной причине – сильному впечатлению, которое произвели на меня в детстве многочисленные рассказы о войнах между испанцами и ацтеками.
Правда, в последнее время ночные кошмары вернулись, причем они стали еще более устрашающими, чем прежде. В эту ночь я увидел себя в Миктлане, так ацтеки называют царство мертвых, где их души, прежде чем сгинуть, обретя окончательное упокоение, должны пройти через суровые испытания в девяти преисподних.
¡Аy de mí! Меня словно толкнули в бок, и я проснулся: весь взмокший от пота, дрожа от страха, еще слыша, как рычат у моих ног своры адских псов, которые, как предупреждал духовник, однажды загонят мою почерневшую от грехов душу в вечное пламя ада. Я даже почувствовал, как языки этого пламени опаляют мою плоть. Пытаясь вернуться в сон, я метался и ворочался, но никак не мог отделаться от мыслей о страшном лае, рычании и щелкающих челюстях адских чудовищ.
Утром я встал с постели, надеясь, что адские псы остались под одеялом, но все равно чувствуя себя не в своей тарелке. Раздражения добавляло и то, что мой слуга Франсиско не только не спешил ко мне с чашкой сдобренного чили, травами и пряностями какао, но и не вынес мой ночной горшок. Я нашел этого бездельника на кухне, он стоял на полу на коленях рядом с пастухом Пабло, и оба были поглощены тем, что бросали медные монетки в глиняную плошку на другом конце комнаты.
Увидев меня, индеец принялся извиняться, отговариваясь тем, будто не знал, что я уже проснулся. Этот малый был донельзя ленив, да и вместо мозгов у него была маисовая каша, хотя его соплеменники-ацтеки, как известно, славятся своим трудолюбием.
Выходя из кухни, я приметил новую служаночку и задержался, чтобы как следует ее рассмотреть. Как и мои приятели гачупинос, я находил молоденьких индианок весьма соблазнительными, податливыми и восхитительно сладострастными.