Их могущественный король, которого они именуют его католическим величеством, прикладывает печать к листку бумаги, и в результате тысячи живущих на обширной территории индейцев в один миг превращаются в рабов какого-нибудь испанца, явившегося в Сей Мир с одной-единственной целью: разбогатеть за счет нашего труда. Этому носителю шпор мы обязаны отдавать в качестве дани немалую долю всего, что выращиваем на своей земле или производим своими руками. Когда новому господину приходит в голову воздвигнуть себе роскошный дворец, нас отрывают от возделывания земли и заставляют таскать камни или распиливать бревна. Мы должны ухаживать за его коровами и лошадьми, однако нам не позволено ни вкушать мясо домашних животных, ни ездить верхом. И – аййя! – мы обязаны по первому требованию отдавать испанцу, если ему вдруг этого захочется, своих жен и дочерей. Так стоит ли удивляться, что, когда Тенамакстли бросил клич, мы, как во времена великих властителей ацтеков, дружно взялись за копья, чтобы убивать поработивших нас чужеземцев?!
И вот теперь, наблюдая за вырастающими из тумана темными фигурами всадников, я вдруг узнал в самом высоком из них – аййя! – не кого иного, как Рыжего Громилу. Это и правда был Педро де Альварадо собственной персоной: палач Теночтитлана, могучий демон с огненного цвета шевелюрой и бородой, прославившийся своим буйным нравом и зверствами, в которых он уступал разве что самому Великому Завоевателю.
Первоначальную – и весьма дурную – славу этот человек стяжал, когда Кортесу пришлось покинуть завоеванную им столицу ацтеков Теночтитлан и устремиться в Веракрус, чтобы отразить угрозу со стороны испанского войска, прибывшего с целью лишить Завоевателя власти. Альварадо, с восемью десятками конкистадоров и четырьмя сотнями союзных индейских воинов, было поручено удерживать в повиновении великий город Теночтитлан. В руках его, фактически на положении пленника, находился властитель ацтеков Мотекусома. Он стал легкой добычей испанцев, ибо слепо верил в то, что появление Кортеса явилось исполнением древнего пророчества о возвращении в свои былые владения бога Кецалькоатля.
И вот в отсутствие Кортеса Альварадо прослышал, что индейцы якобы вознамерились во время праздника напасть на испанцев и захватить их в плен. Ну а поскольку он был человеком действия, не ведавшим колебаний и не останавливавшимся ни перед чем, то принял решение упредить заговорщиков и атаковать первым. Когда празднично одетые горожане собрались на рыночной площади, испанские солдаты открыли по ним огонь. Причем, заметьте, испанцы расстреливали из пушек и аркебуз, а потом добивали мечами и копьями отнюдь не ацтекских воинов. Да, некоторые знатные ацтеки и благородные воители тоже полегли в этой кровавой резне, но в большинстве своем невинные жертвы (а их были тысячи) оказались мирными горожанами, женщинами и детьми.
Тем временем Кортес разгромил намеревавшегося лишить его власти испанского военачальника и вернулся в столицу. Там он обнаружил, что Альварадо и его люди скрываются в бывшем дворце Мотекусомы, который вовсю осаждают разъяренные учиненной во время праздника резней ацтеки. Поняв, что имеющимися силами ему столицу не удержать, Кортес вывел своих людей из города. И вот как раз во время их отступления, прозванного впоследствии La Noche Triste, Ночь Печали, Альварадо совершил свой знаменитый подвиг, стяжав новую славу.
Испанцы отступали по насыпным дамбам, ведущим через озеро в город. Насыпь, по которой отходил Альварадо, была перерезана каналом, слишком широким, чтобы его можно было перепрыгнуть. Ацтеки напирали, наводить мостки было некогда; испанцы, пытаясь преодолеть канал вплавь, бросались в воду, а сам Альварадо прикрывал отход. И вот, когда его гибель казалась уже неминуемой, он, отягощенный стальными латами, развернулся, подбежал к каналу, уперся копьем в спину упавшего в воду, тонущего воина и, использовав оружие как опорный шест, перелетел на другую сторону!
Я много раз слышал эту удивительную историю, но лишь теперь вдруг понял, что Педро де Альварадо и есть тот самый могучий, неодолимый враг, который не давал мне покоя, преследуя меня в повторявшемся видении моей собственной смерти.