Я растолковал сочувственно настроенному падре и не испытывавшей ни малейшего сочувствия Марине, почему вернулся с пустыми руками. Объяснил, что знаю, где спрятано золото, но не смог добыть его, поскольку истекал кровью. Идальго отнесся к этому с пониманием, а вот Марина – с подозрением.
– Я оставил золото, чтобы забрать его позже, не для себя, но для падре и его армии, – заявил я циничной сеньорите. – Я честно сообщил падре, где находятся сокровища. Он сможет взять их сам, если меня убьют.
Падре подтвердил Марине, что ему известно, где спрятано золото, но сейчас это не имело значения. Судьба его армии была еще более неопределенной, чем когда я отправлялся выкупать маркиза. С великой озабоченностью он выслушал мой рассказ о силах Кальехи и тепло поблагодарил за все, что я для него сделал.
Однако его искренняя признательность не умерила ярости Марины.
– Имей в виду, Хуан, если это золото не пойдет на дело Реконкисты, я лично отрежу твой лживый язык, – заверила она меня.
Падре успокаивающе похлопал ее по руке.
– Хуан сделал, что мог. Он не виноват, что его предали.
– Могу вернуться за золотом хоть сейчас, – заявил я, ибо Марина так уязвила мою гордость, что я готов был тащить эти сокровища ползком, навьюченные на спину.
– Сокровища подождут, – сказал падре. – Мы должны сражаться, а в битве от золота нет никакого прока, если только не отливать из него пули.
Мы с Мариной оставили Идальго в одиночестве, предоставив ему возможность готовиться к грядущей битве, которая должна была состояться очень скоро. Обе армии уже маневрировали к востоку от города, у моста через реку Кальдерон. Правда, я мог бы принять в битве участие разве что с заряженным пистолетом в руках, случись вице-королевскому солдату приблизиться ко мне на расстояние выстрела в упор. На обратном пути я свалился с Урагана, удирая от встреченного возле Атотонилько неприятельского патруля. От падения моя рана открылась и снова стала кровоточить и болеть, а когда я прибыл в Гвадалахару, воспалилась и покраснела. Кроме того, у меня, похоже, начался жар.
Мы удалились в комнату, которую Марина, как я понял, для моего удобства сняла в гостинице. Там мы пили вино и занимались любовью. ¡ Аy de mí! Должен с прискорбием признаться, что на сей раз я вряд ли выказал себя таким уж macho, как обычно. К сожалению, мой garrancha если и вставал, то почти сразу же терял силу. Марина при этом не проявляла к раненому герою ни малейшего сочувствия, выказывая одно лишь раздражение.
– Неважно, каким местом ты ударился, – ворчала она, презрительно поглядывая на мою промежность. – Всю свою мужественность ты растерял еще давным-давно, с той испанской сукой.
Мысленно я издал стон, хотя на деле держал рот закрытым. Слишком уж я был слаб, не в том состоянии, чтобы мериться с Мариной силами, как морально, так и физически. То обстоятельство, что Изабелла пыталась убить меня и едва в этом не преуспела, ничуть не умеряло ее ярости. Возможно, Марина даже была бы довольна, сумей Изабелла лишить меня жизни. Она действовала как женщина, которой пренебрегли. И ведь она была права, эта ацтекская ведьма, видевшая насквозь всю мою черную душу и все мои грязные делишки.
– А что случилось при Акулько? Почему мы проиграли битву? – спросил я, чтобы сменить тему. Помнится, «генерал» Лопес сказал мне, что армия падре была разбита при Акулько.
– Битвы, собственно говоря, не было. Встреча наших армий оказалась для роялистов таким же сюрпризом, как и для нас. Кальеха маршировал на юг, на выручку столице, и оказался прямо на пути нашего войска, которое отходило на север. Мы были не в том состоянии, чтобы вступать в сражение. После того как мы снялись с лагеря у Гуанахуато, около половины наших сил растаяло. У Кальехи было пять-шесть тысяч вице-королевских солдат, а у нас раз в пять больше, но, конечно, в основном одни ацтеки.
Неожиданно две армии оказались одна против другой: у нас даже не было времени, чтобы построиться в боевые порядки. Падре приказал отступать, а поскольку поддержать при отходе порядок не удалось, отступление превратилось в бегство. Мы потеряли большую часть артиллерии и обоза...
– И putas?
– Да, и шлюх мы тоже лишились. А это что, для тебя важнее всего?