– Мне кажется, миссис Бродхерст, вы повторяетесь. Вы уже говорили мне все это при нашей прошлой встрече. – Инспектор усмехнулся. – Потом вы потребуете, чтобы я снова вас арестовал. Но давайте не будем портить нынешнее грандиозное событие…
– Открытие этого парламента, посвященное беззаконию и угнетению, является поводом для скорби, а не для празднования.
Инспектор коснулся полей своей шляпы, но под его внешне легкомысленными манерами крылось искреннее уважение и, возможно, даже некоторое восхищение.
– Продолжайте, миссис Бродхерст, – тихонько сказал он. – Уверен, мы вскоре снова встретимся.
И он неторопливым шагом проследовал дальше, пока не очутился напротив Тары.
– С добрым утром, миссис Кортни. – Он помолчал, на этот раз не скрывая восхищения. – А что думает о вашем предательском поведении ваш прославленный супруг?
– Разве это предательство – противостоять Национальной партии, которая нарушает закон и проводит политику, основанную на расовой принадлежности и цвете кожи, инспектор?
Его взгляд на мгновение скользнул к груди Тары, пышной и четко обрисованной под светлым кружевом, но тут же вернулся к ее лицу.
– Вы слишком хороши собой для всей этой ерунды, – сказал он. – Оставьте ее седовласым старым девам. Идите домой, там ваше место, и занимайтесь своими детьми.
– Ваше мужское высокомерие просто невыносимо, инспектор.
Тара вспыхнула от гнева, не осознавая, что это лишь прибавляет ей привлекательности, только что отмеченной инспектором.
– Мне бы хотелось, чтобы все предательницы выглядели так, как вы. Это сделало бы мою работу намного приятнее. Спасибо, миссис Кортни.
Он улыбнулся, чем окончательно разъярил Тару, и двинулся дальше.
– Не позволяй ему смущать тебя, дорогая, – негромко посоветовала Молли. – Он в этом специалист. Мы протестуем мирно, пассивно. Вспомни Махатму Ганди.
Тара с усилием совладала со своим гневом и снова приняла вид кающейся грешницы. За ее спиной на тротуаре начала собираться толпа зрителей. Ряд женщин в белом стал объектом любопытства и веселья, кто-то их одобрял, кто-то проявлял враждебность.
– Проклятые коммунисты! – ворчливо заговорил с Тарой какой-то мужчина средних лет. – Вы хотите отдать страну в руки толпы дикарей. Вас следует запереть – всех вас!
Он был хорошо одет, говорил грамотно. На его лацкане блестел маленький медный значок в виде шлема, означавший, что во время войны с фашистами этот человек служил в добровольческих силах. Его поведение напоминало о том, сколько молчаливых сторонников имела Национальная партия даже среди англоязычных членов белой общины.
Тара прикусила губу и заставила себя промолчать. Она не поднимала головы, когда грубые насмешки сыпались из уст цветных в собравшейся толпе.
Становилось жарко, солнце сияло ровным средиземноморским светом; и хотя над огромным плоским бастионом Столовой горы уже собирались пухлые облачка, возвещая о перемене ветра на юго-восточный, этот ветер еще не добрался до города, приютившегося у подножия. Толпа к этому времени стала плотной и шумной, и Тару то и дело толкали – намеренно, как она подозревала. Но она держала себя в руках, сосредоточившись на здании по другую сторону дороги.
Построенное по проекту сэра Герберта Бейкера, этого певца имперской архитектуры, оно было массивным и впечатляющим, с колоннадой из красного кирпича на фоне сияющей белизны, что весьма не соответствовало современным вкусам Тары, склонной к открытым пространствам и четким линиям, стеклу и светлой сосновой скандинавской мебели. Это здание словно выражало непоколебимое и устаревшее прошлое, все то, что Таре хотелось увидеть снесенным и выброшенным.
Ее мысли прервал поднявшийся вокруг гул – долгое ожидание с минуты на минуту должно было оправдаться.
– Ну вот, идут! – крикнула Молли, и толпа заволновалась и разразилась приветственными криками.
По мостовой застучали копыта, и на авеню показался верховой полицейский эскорт. На пиках весело развевались флажки, опытные всадники ехали на лошадях одинаковой масти и стати, и конские начищенные бока сияли на солнце, как полированный металл.
За ними катили открытые экипажи. В первом сидели генерал-губернатор и премьер-министр Дэниел Малан, победитель-африканер, с отталкивающим, будто лягушачьим, лицом. Его единственным желанием и заявленным намерением было установить в Африке верховенство африканерского народа на тысячу лет, и никакая цена не казалась ему слишком высокой для достижения этой цели.