– Твои бедные детки и твой вдовец уж постараются как-нибудь справиться без тебя несколько дней.
– Не сомневаюсь, что при твоей матери и шестнадцати слугах вы сумеете выжить, – язвительно бросила Тара, на мгновение позволив раздражению проявиться.
Маркус Арчер встретил ее в аэропорту. Он был любезен и занимателен, и они по дороге в Ривонию слушали музыку Моцарта и обсуждали жизнь композитора и его сочинения. Маркус знал о музыке гораздо больше, чем Тара, но она, внимательно и с удовольствием слушая его лекцию, тем не менее ощущала его враждебность. Он хорошо скрывал это чувство, но оно вспыхивало в колючих замечаниях и острых взглядах. Маркус ни разу не упомянул имени Мозеса Гамы, и Тара тоже. Молли сказала ей, что Маркус гомосексуалист, первый, с кем Таре пришлось столкнуться, и она гадала, все ли они ненавидят женщин.
Пак-Хилл оказался очаровательным, со старой тростниковой крышей и неухоженной землей вокруг, и это было весьма не похоже на тщательно организованное великолепие Вельтевредена.
– Вы найдете его на передней веранде, – сказал Маркус, останавливая машину под голубым эвкалиптом с задней стороны дома.
Он в первый раз заговорил о Мозесе, но и тут не назвал его по имени. Маркус не спеша ушел, оставив Тару.
Тара не знала, как ей одеться в дорогу, хотя и предполагала, что Мозес не одобрит брюк. Поэтому она выбрала длинную свободную юбку из дешевой яркой ткани, которую купила в Свазиленде, и к ней – простую зеленую хлопковую блузку и сандалии. И она не знала, следует ли ей наносить макияж, поэтому ограничилась светло-розовой помадой и капелькой туши. Зайдя в дамскую комнату в аэропорту, чтобы расчесать густые каштановые локоны, она подумала, что выглядит достаточно хорошо, но вдруг ее поразила мысль, что он может счесть ее бледную кожу безжизненной и непривлекательной.
Теперь, стоя одна на солнечном свете, она снова поддалась сомнениям и ужасному чувству неполноценности. Если бы Маркус был здесь, она могла бы упросить его отвезти ее обратно в аэропорт, но он исчез, и Тара, набравшись храбрости, медленно обошла побеленный дом.
На углу она остановилась и посмотрела на длинную крытую веранду. Мозес Гама сидел за столом в дальнем конце спиной к ней. Стол был завален книгами и письменными принадлежностями. На Мозесе была повседневная белая рубашка с открытым воротом, которая контрастировала с изумительным антрацитовым цветом его кожи. Он склонил голову и что-то быстро писал на листах бумаги.
Тара робко поднялась на веранду, и, хотя двигалась она бесшумно, Мозес ощутил ее присутствие и резко обернулся, когда она была на полпути. Он не улыбнулся, но ей показалось, что она увидела удовольствие в его взгляде, когда он встал и шагнул ей навстречу. Мозес не сделал попытки обнять ее или поцеловать, и Таре это понравилось, потому что подчеркивало его непохожесть на других. Вместо этого он подвел ее ко второму стулу возле стола и усадил.
– Ты в порядке? – спросил он. – Как дети?
Это была прирожденная африканская вежливость: правила требовали всегда задавать вопросы, а потом предлагать что-нибудь освежающее.
– Позволь угостить тебя чаем.
На его столе уже стоял чайный поднос, он наполнил чашку, и Тара с удовольствием сделала глоток.
– Спасибо, что приехала, – сказал Мозес.
– Я приехала сразу, как только получила от Молли твое сообщение, как и обещала.
– Ты всегда будешь выполнять данные мне обещания?
– Всегда, – просто и искренне ответила Тара, и Мозес всмотрелся в ее лицо.
– Да, – кивнул он. – Думаю, будешь.
Она не могла долго выдерживать его взгляд, который словно опалял ее душу и обнажал ее. Тара уставилась на столешницу, на листы, исписанные его аккуратным почерком.
– Манифест, – пояснил он, проследив за ее взглядом. – Наброски на будущее.
Он выбрал с полдюжины листов и протянул ей. Тара отставила чашку и взяла записи из его руки, слегка содрогнувшись от соприкосновения их пальцев. Его кожа была прохладной – и это ей помнилось.
Она читала записи, и ее внимание становилось все более сосредоточенным по мере чтения. Когда она закончила, снова посмотрела на Гаму.
– Ты так выбираешь слова, что они звучат поэтично, и от этого правда сияет еще ярче, – прошептала она.
Они сидели на прохладной веранде, а снаружи сияло солнце высокогорного вельда, деревья отбрасывали четкие черные тени, словно вырезанные из бумаги, и знойный полдень замер, изнемогая от жары, а Гама и Тара беседовали.
Они не болтали о пустяках; все, что говорил Гама, было захватывающим и убедительным, и он, казалось, вдохновлял Тару, когда она высказывала собственные наблюдения, обдуманные и четкие, и видела, что она пробуждает стойкий интерес Мозеса. Она уже забыла о своих мелких тщеславных размышлениях о платье и косметике, значение имели только слова, которыми они обменивались, и кокон, сплетенный ими из этих слов. Внезапно Тара осознала, что день незаметно ускользнул и близятся короткие африканские сумерки. Пришел Маркус, чтобы показать ей скромно обставленную спальню.