— Что это было? — спросил он, оглядываясь через ее плечо.
— Ничего, — ответила она. — Просто еще одна группа чертовых богомольцев.
— Лектицио Дивинитатус?
— Не называй их так, — сказала она. — Это просто отчаявшиеся люди, ищущие ответы там, где их нет. Это просто слепая вера.
— Может и так, Лив, но все же это лучше, чем безнадежность.
Ей хотелось упрекнуть его за столь наивную веру, но она подозревала, что он прав. Кроме того, никого, казалось, больше не заботят подобные теистические убеждения, пока они не станут чересчур откровенными.
Аливия полагала, что среди всех этих страданий — где любой спасательный круг — независимо от того, каким бы несовершенным он не был, по ее мнению — помогает сделать выбор между желанием выжить или сдаться — вера должна быть. Просто она надеялась, что после того, как все это закончится, вера увянет на корню.
Аливия прильнула к Джефу с поцелуем и наклонилась к своим девочкам. Миска спала, свернувшись калачиком на тонком одеяле, и посасывала большой палец, как в детстве. Усталость и голод ожесточили ее некогда ангельские черты, а бритая голова только подчеркивала ее худобу. Продвигаясь вглубь Дворца, с каждым шагом Миска говорила все реже и реже. Аливия чувствовала, что слезы грозят хлынуть по щекам, глядя на то, как день за днем угасает ее озорница.
Она потерла глаза тыльной стороной ладоней, затем провела рукой по голове, покрытой обросшей щетиной. Она скучала по своим волосам, но зуд был невыносимым — эпидемия вшей захлестнула лагеря беженцев, так что она обрила волосы себе и своей семье. Джеф не слишком возражал, его макушка все равно поредела, но девочки громко протестовали, пока Аливия не показала им копошащиеся яйца вшей на голове друг у друга.
Вивьен оторвала взгляд от книги, с которой никогда не расставалась, и слабо улыбнулась.
Как и сестра, она тоже страдала, ее лицо горело от лихорадки, которая заставляла ее потеть холодными ночами и замерзать в течение дня, как бы семья не пыталась согреть ее.
— Ты их достала? — спросила она.
— Прости, любовь моя, — сказала Аливия. — Я не смогла. Ничего нет.
Девочку била лихорадка с самого отступления от Львиных врат, и разреженный воздух гор, холод и недостаток пищи наложили на нее тяжелый отпечаток.
Аливия пыталась получить антибиотики у человека с дергающимся лицом, который продавал ворованные медикаменты — человека, который, как она подозревала, снял свою форму, чтобы затеряться среди гражданского населения. Он не хотел расставаться со своими таблетками взамен на то, что она предлагала, и никакие ментальные усилия не убедили его снизить цену.
Джон всегда был лучшим в умении проникать в чужой разум и подчинять его своей воле, но и Аливия не была лишена некоторых навыков в этой области. Однако с момента прибытия на Терру она обнаружила, что ее способность подчинить другую личность своему образу мыслей почти исчезла.
— Не волнуйся, со мной все будет в порядке, — сказала Вивьен, возвращаясь к книге. Изображение на обложке едва проглядывало под слоем пыли, что напомнило Аливии, каким ярким оно было в тот день, когда она проскользнула в собор Оденсе и стащила книгу. Истории в ней были волшебными сказками, но этот термин вводил в заблуждение. Каждая была притчей, трогающей до глубины души, историей, раскрывающей многочисленные и сложные хитросплетения человеческой натуры во всей ее прекрасной и ужасной формах. И, как все истории, они обладали силой.
Силой, которую Аливия до конца не понимала, но которая не раз спасала жизнь ей и ее дочерям. Эти истории поддерживали жизнь Вивиен, когда она оказалась пленницей варп-культов на борту «Просвещения Молеха», и они же указали путь Аливии, когда та больше всего в нем нуждалась.
В этом отношении, так ли уж эта книга отличалась от Лектицио Дивинитатус?
— Что ты сейчас читаешь? — спросила она девочку.
— Про соловья.
Аливия прикусила губу. Отличная шутка.
Вивьен прокашлялась и сказала:
— Я бы хотела, чтобы и у нашего Императора был соловей.
— Может и есть, — сказала Аливия, заметив мужчину в черной форме строгого кроя и камчатном плаще, который пробирался к ней сквозь толпу беженцев. Она сразу же узнала его.