— Что-нибудь сделаем с этим?
— В смысле?
— В том смысле, что, раз уж живем в одном городе, то не так уже и сложно сделать так, чтобы нам не хватало друг друга меньше.
Она поднялась с кровати и подошла к нему. Ее квартира находилась на самом верхнем этаже жилого комплекса на Яротах, с замечательным видом на город. И тем более замечательным, что дом, в котором они находились, никак этот вид не портил.
— Я думал об этом, — сказал он, а из голоса уже улетучилась мягкость, вызванная сексом. — Долго думал. И все это не имеет смысла по очень многим причинам.
— Что, в прокуратуре ввели обязательное безбрачие? — спросила она ехидно, не желая дать по себе понять, насколько обидели ее его слова.
— Понимаешь, дело не в этом. Сейчас я асессор, когда сдам прокурорский экзамен, то, возможно, останусь здесь, но, возможно, меня вышлют на другой конец Польши. Строить жизненные планы в моем случае было бы нелогичным. Связываться с кем-то — это была бы совсем жесть. А кроме того, моя работа. У меня складывается впечатление, что она меня меняет. Гораздо сильнее, чем мне казалось. И я не хочу, чтобы это нечто меняло еще и других, особенно — тебя.
— Пиздеж.
— Логичный выбор.
Она не стала комментировать. Может быть, потому, что перед этим в его голосе звучала решительность, а в последнем предложении — печаль.
Четыре часа ночи.
Шацкий уставился на неоднократно зачеркнутое слово «КОСТИ» и думал над тем, можно ли каким-то образом вставить отдельные косточки в схему варминьского инквизитора (средствам массовой информации это прозвище ужасно бы понравилось), и существует ли какой-либо способ, чтобы идентифицировать останки. Ключ, который позволил бы сузить группу лиц, ДНК которых необходимо было бы сравнивать.
Две мужские ладони. Интерпретация навязывалась сама. Некий дамский боксер попал в черный список инквизитора. И очень быстро утратил свои любимые орудия. Только лишь это, или же еще и жизнь? Неизвестно. До сих пор они предполагали, что жизнь. Что безрукий умер таким же образом, что и Найман, живьем растворенный в щелочи, на это указывали следы железа на пальцах, доказательства того, что тот любой ценой пытался выбраться из чугунной трубы.
Эта мысль заставила его застыть. До сих пор ему удавалось отодвигать от себя мысли про Хелю. О том, в какой ситуации та сейчас находится. Он боялся того, что истерика захватит его, и тогда он будет тратить время напрасно. Но сейчас, когда пришла мысль о чугунной трубе, он вдруг представил себе свою дочь, которую он сопровождал с момента рождения, замкнутую в подобного рода месте, и тут же не смог дышать, слезы навернулись на глаза.
Чтобы успокоиться, понадобилось какое-то время.
Истерикой ей не помочь, повторял он сам себе, истерикой ей не помочь.
Шацкий посчитал, что если владелец ладони погиб, определение его личности становится практически невозможным. Но если его только лишь лишили ладони, возможно, предварительно удерживая в трубе какое-то время — это бы объясняло, что в пароксизме страха тот пытался из нее выбраться, из-за чего довел собственные пальцы до подобного состояния. Такая версия еще дарила надежду. Как в хирургических отделениях, так и у поставщиков протезов должны были бы помнить мужика, который вдруг утратил обе ладони.
И слуховые косточки. Вот это была загадка. Комплект женский и комплект мужской. Шацкий не понимал, каким образом орган слуха может стать элементом насилия. Кто-то слушал недостаточно активно? Был глух к эмоциональным проблемам собственной супруги? Нет, это уже какая-то чушь, тем более, что один комплект был дамским. Или речь идет о детях? Родители, которые не слушали своих детей, потому что предпочитали жарить маясо на гриле. Шацкий не мог заставить себя пойти по этому следу.
Наверняка суть здесь в чем-то другом.
Он поднялся из-за стола, встал у окна. Идеальная чернота все так же была черной, но город постепенно пробуждался к жизни, Шацкий давно уже заметил, что здесь люди вставали раньше, правда, и работу заканчивали тоже раньше. Он выругал себя за то, что мысли отвлекаются на маловажные дела.
Кто-то гибнет. Потому что довел до чьей-то смерти.
Кто-то теряет голос, потому что унижал другого.
Кто-то теряет ладони, потому что бил.
Все ясно.
Кто-то теряет слух, потому что?
Прокурор отвернулся от окна, начал ходить по кабинету, сделал несколько кругов вокруг стола, уселся, нервно поправил вытащенные из папок протоколы, чтобы те лежали ровно.
И вот его осенило.