Польша уродлива. Понятное дело, что не вся, никакое место нельзя назвать абсолютно уродливым. Но если взять в среднем, то Польша является наиболее некрасивой из всех других стран Европы. Наши чудные горы вовсе не красивее чешских или словацких, не вспоминая уже про Альпы. Наши озерные края — это далекая тень скандинавских. Пляжи ледяной Балтики смешат любого, кто хоть раз побывал на пляжах Средиземноморья. Реки так не привлекают путешественников как Рейн, Сена или Луара. Все остальное — это скучная, плоская территория, частично покрытая лесами, только это никакие не пущи Средиземья, по сравнению с дикими местечками Норвегии или альпийских стран мы выглядим очень даже бледно.
Здесь нет чудес природы, которые украшали бы обложки международных альбомов для путешественников. Здесь ничьей вины нет, просто мы поселились на скучных, перспективных в сельскохозяйственном плане территориях, вот и все. Что выглядело осмысленно во времена трехполья, а вот во времена международного туризма это не столь очевидно.
Здесь нет и городов, которые были бы красивыми в целом. Нет Сиены, Брюгге, Безансона или хотя бы Пардубиц. Имеются города, в которых, если хорошо глянуть и не сильно крутить головой, и уж, Боже упаси, не идти кварталом дальше, то можно увидеть красивый фрагмент.
И никто тут не виноват. Просто-напросто, так оно и есть, вот и все.
Но существуют мгновения, когда Польша является самым прекрасным местом на земле. Это майские дни после грозы, когда зелень уже сочная и свежая, тротуары блестят влагой, а мы все впервые за полгода сняли пальто и чувствуем, что нам передается некая магия природных сил.
Это августовские вечера, восхитительно свежие после целого дня жары, когда мы заполняем улицы и сады, чтобы подышать воздухом, уловить конец лета и ожидать падающих звезд. Но прежде всего — это первое, по-настоящему зимнее утро, когда мы поднимаемся вместе с днем после всенощной метели и видим, что мир за окном превратился в сказочную декорацию. Все меньшие недостатки скрыты, те, что побольше — прикрыты, ну а самые крупные уродства обрели благородную в своей простоте, белую, блестящую оправу.
Ян Павел Берут сидел на лавочке в детском квартале коммунального кладбища на улице Поперечной. Он глубоко вдыхал морозный воздух и наслаждался зимним утром, которое превратило мрачный некрополь в фантастический пейзаж; кресты выступали из-под непорочного белого пуха словно мачты кораблей, плывущих по облакам.
Ему не хотелось портить этой композиции, потому смел с небольшого надгробия лишь столько снега, чтобы можно было прочитать имя Ольги Дымецкой, которой не исполнилось и двух лет. Он зажег лампадку, перекрестился, прочитал молитву за умерших и прибавил пару слов от себя, прося, как обычно, небесные силы, чтобы те не забывали о детской площадке. Если эти малыши после смерти не растут, то им наверняка скучно в мире погруженных в молитву взрослых, а ведь приличная карусель и горка божественного величия уж никак не уменьшат.
Полицейский не был родственником маленькой Ольги, она вообще не была близкой для него каким-либо образом. Точно так же, как и полтора десятка других детей, к которым он регулярно приходил в годовщину их смерти.