У тебя не все в порядке с головой, Чарли.
Чероки обычно разрезали им носы… чтобы все в племени знали, какая часть тела навлекла на них беду.
Слова зеленым эхом зазвучали в моей голове, словно доносились с большой глубины. Слова — акулы, шныряющие в темноте, куда не проникали лучи солнца, слова-челюсти, явившиеся, чтобы пожрать меня. Слова с зубами и глазами.
Вот тут я начал заводиться. Я это знал, потому что то же самое произошло со мной перед тем, как я отметелил мистера Карлсона. Руки перестали дрожать. Желудок больше не сводили судороги, наоборот, в животе все успокоилось. Я словно отстранился не только от мистера Денвера и его покрасневшей в раздражении от бритья шеи, но и от себя. Я мог парить в воздухе.
Мистер Денвер что-то вещал о психиатрической помощи, когда я прервал его:
— Господин хороший, вы можете отправляться прямиком в ад.
Он замолчал, положил бумагу, на которую таращился, чтобы не смотреть на меня. Несомненно, вытащенную из моего досье. Святого досье. Великого американского досье.
— Что?
— В ад. Не судите, и не судимы будете. Есть в вашей семье сумасшедшие, мистер Денвер?
— Я готов поговорить с тобой об этом, Чарли, — сухо ответил он. — Но не желаю принимать участие…
— …в сексуальных оргиях, — закончил я за него. — Только вы и я, согласны? Для начала погоняем шкурку. Кто кончит первым, станет лауреатом Патмановской премии дружбы. Доставайте свой инструмент, партнер. И позовите сюда мистера Грейса, так даже будет лучше. Погоняем шкурку кружком.
— Ч…
— Вы не поняли? Вам же надо хоть иногда вытаскивать свой кончик, так? У всех он встает, вот каждому нужен кто-то еще, чтобы вернуть его в исходное состояние. Вы уже определили себя в судьи, присвоили себе право решать, что для меня хорошо, а что плохо. Дьяволы. Одержимость. Посему я уфарил ту макекькую дефосъку эфой бедболной питой, Гошпоти, Гошпоти? Давол, давол засштафил меня, и я так со-о-шалею оп эфом. Почему вы не хотите этого признать? Вы же получите удовольствие, дергая меня за крайнюю плоть. Такого счастья вы не испытывали с 1959 года.
Он злобно пялился на меня. Я загнал его в угол, знал это, гордился этим. С одной стороны, ему хотелось обратить все в шутку, поддакнуть мне, потому что, в конце концов, только так и можно разговаривать с душевнобольными. С другой стороны, он всю жизнь учил детей, он сам мне об этом сказал, и не мог нарушить Первой заповеди педагога: «Не позволяй им ни в чем взять верх, перехвати инициативу и тут же осади».
— Чарли…
— Не тратьте силы. Я же пытаюсь втолковать вам: нельзя меня только использовать! Мне это надоело. Ради Бога, мистер Денвер, покажите, что вы мужчина. А если не можете быть мужчиной, по крайней мере подтяните штаны и покажите, что вы директор.
— Заткнись, — пробормотал он. Лицо его стало алым. — Вам чертовски повезло, молодой человек, что живете вы в прогрессивном штате и учитесь в прогрессивной школе. Иначе вы говорили бы все это совсем в другом месте. В какой-нибудь колонии для подростков, где отбывали бы срок за покушение на убийство. И у меня крепнет уверенность, что вам там самое место. Вы…
— Благодарю.
Он уставился на меня, взгляд его холодных синих глаз встретился с моим.
— За то, что наконец-то воспринимаете меня как человеческое существо, даже если мне и пришлось для этого разозлить вас. Вот уж прогресс так прогресс. — Я положил ногу на ногу, изображая полное безразличие. — Хотите поговорить о ваших находках в трусах, в те времена, когда вас учили в Большом Университете, как надо учить детей?
— У тебя грязные не только слова, но и мысли, — отчеканил он.
— Да пошел ты… — И я рассмеялся.
Алого в его лице прибавилось. Он поднялся. Наклонился над столом, медленно, очень медленно, словно его суставы нуждались в смазке, рукой схватился за мое плечо.
— Ты должен относиться ко мне с уважением. — От его хладнокровия не осталось и следа, он даже забыл о своем фирменном бормотании. — Панк паршивый, ты должен относиться ко мне с уважением.
— Я могу показать вам свою задницу, и вы можете ее поцеловать, — ответил я. — Давайте, расскажите о ваших находках в трусах. Вам сразу полегчает. Бросьте нам ваши трусы! Бросьте нам ваши трусы!
Он отпустил меня, отвел руку, и она зависла в воздухе, словно ее только что цапнула бешеная собака.