— Куда? — спросил Слайдер, протягивая к бутылке руку.
— Во флот, — угрюмо ответил Сэм. — Новая колония будет островной. Нам нужна подвижность. Придется сражаться с морскими животными, укреплять и заселять острова. Потребуются хорошие корабли, оснащенные мощным оружием. Вот на что пойдут деньги.
Слайдер присосался к бутылке и ничего не сказал.
Сэм не стал ждать, пока его пропаганда начнет действовать — не было ни времени, ни денег для осторожного начала, что предпочел бы Сэм. Продолжительная кампания искусно созданных песен: восхваляющих славу наземной жизни, открытое небо, звезды, смену дня и ночи — это конечно было бы лучше; модная пьеса и новая книга с умело подчеркнутыми мотивами облегчили бы дело. Но на это не было времени.
Робин Хейл в выступлении по телевидению объявил о создании новой колонии на основе частного патента. И смело, открыто, потому, что не было возможности скрыть что-либо, было объявлено о связи с этим планом Джоэля Рида.
Джоэль с экрана открыто говорил об обмане своего отца:
— Я никогда не знал его, — сказал он, вкладывая в свои слова вею присущую ему убедительность. — Вероятно, многие из вас не поверят мне из-за моего имени. Я не хочу скрывать его. Я верю в свою колонию и не позволю ей потерпеть поражение. Думаю, большинство из вас поймет меня. Я не посмел бы явиться сюда под своим именем со всем его бесчестием, если бы не верил в успех. Ни один человек по имени Рид не посмел бы испробовать одно и то же дело дважды. Если колония потерпит поражение, это будет означать и мое собственное крушение, но я знаю, что попытка будет успешной!
В его голосе звучало спокойное убеждение, а его энтузиазм передавался слушателям. Он назвал свое подлинное имя. Многие поверили ему. Поверило достаточное для его целей число слушателей.
Те же побудительные мотивы, которые сделали успешным план первой колонии, действовали по-прежнему. Люди чувствовали, как смыкаются над ними башни. Они стремились к утраченному наследию, и их стремление давало Хейлу и Сэму достаточно средств для удовлетворения их первоочередных потребностей. Остальные ждали, пока их не убедят.
Сэм действовал, чтобы убедить и их.
Харкеры, конечно, не бездействовали. И после первых часов изумления они тоже начали действовать, и очень быстро. Но преимущество было не на их стороне. Они не могли открыто противостоять плану колонизации. Ведь считалось, что они за колонизацию. Они не могли позволить колонии исчезнуть на самом деле. Поэтому они могли лишь развернуть контрпропаганду.
Распространялись слухи о мутировавшей вирусной чуме, появившейся на поверхности; самолет, управляемый роботом, потерпел крушение на виду у телезрителей, разорванный на куски мощным атмосферным потоком. Все более усиливались толки об опасностях поверхности. Там слишком опасно!
И тут Сэм сделал следующий смелый шаг. Почти открыто напал на Харкеров. Он обвинил их в неудаче первой колонии.
— Действуют влиятельные круги, — заявил Сэм. — Которые хотят предотвратить колонизацию поверхности. Вы сами поймете почему. Все могут понять. Поставьте себя на место влиятельного человека, на место влиятельной группы. Если вы правите башней, разве вы не захотите, чтобы такое положение сохранилось? Неужели вы захотите изменений? Разве вы не будете предпринимать все, чтобы помешать людям, которые, подобно нам, предлагают освоение новых земель? — Сэм на экране наклонился, устремив на зрителей напряженный взгляд. — Разве вы не попытаетесь выбить из рук такого человека любой шанс? — Спросил он, уже ожидая, что его отключат, не дав договорить.
Но ничего не случилось. Возможно, техники были слишком ошеломлены. Возможно, даже Харкеры не решились открыто бросить вызов общественному мнению. Сэм продолжал, пока это было возможно:
— Я надеюсь, что продолжу работу на пользу новой колонии. Я работаю для себя, — да, но и для всех нас, кто не правит башнями. Пока я жив, я буду работать. Если завтра я вновь не выступлю с сообщением о наших новых планах, что ж, люди башен, вы поймете, почему.
Когда Сэм отключился, произнеся последние слова, на улицах башни Делавэр началось глухое гудение. Впервые за много десятилетий толпы вновь стали собираться у больших общественных экранов, и впервые в человеческой истории Венеры послышался голос толпы с башенных путей. Этот звук внушал благоговейный страх — слабейший гул, гул скорее удивления, чем угрозы, но гул, который нельзя было игнорировать.