Чтобы пережить эпоху этих бесконечных изменений, нужно было обладать приспособляемостью. Там, в устойчивых двадцатых, Фостер чувствовал бы себя прекрасно, но здесь, в этом мире, он не был на коне. Человек подобного склада ищет уверенности и безопасности в своем вчерашнем дне, а безопасность эта все время ускользает от него.
В результате Джерри Фостер оказался без работы, в долгах и стал пить больше обычного. Единственным преимуществом всего происшедшего оказалось притупление алкоголем подозрительности Фостера при встрече с любящим автоматом.
На следующее утро он ни о чем не вспомнил, и не вспоминал о случившемся еще два дня, пока его не разыскал Сэмми и не передал ему выигрыш, девятьсот долларов, — Друг пришел в Оуклаунде первым.
Фостер немедленно решил выпить по этому случаю и незаметно для себя оказался в знакомом ему баре нижнего города. Остин в этот вечер не работал, Бетти тоже не было. Фостер, нагрузившись, поставил локти на полированное красное дерево и огляделся. В глубине зала стоял меломан. Фостер заморгал, пытаясь что-то вспомнить.
"Я буду помнить апрель", — запел меломан.
Клеточка в мозгу Фостера, избегнувшая тьмы опьянения, заработала. Из его рта вырвались слова:
— Помнить апрель… помнить апрель…
— Ладно, — сказал толстый, небритый и неопрятный мужчина, сидевший подле него. — Я тебя слышал, я буду… что ты там сказал?
— Помнить апрель, — пробормотал Фостер почти автоматически.
Толстяк отпил из своего стакана.
— Сейчас не апрель, сейчас март.
Фостер неуверенно порылся в поисках календаря.
— Сейчас третье апреля, — объявил он наконец. — А в чем, собственно, дело?
— Тогда мне пора возвращаться, — сказал толстяк.
В его голосе было отчаяние, он потер обвислые щеки.
— Уже апрель! Сколько же времени я пьян? Ты не знаешь. Но ты обязан знать! Апрель… Тогда еще порцию!
Он подозвал бармена.
Однако ему помешало появление человека с топором. Вновь прибывший буквально ворвался в помещение. Это был тощий белокурый молодой человек с дикими глазами. Он весь трясся, как в лихорадке. Прежде чем его успели остановить, он пролетел через весь зал и занес топор над меломаном.
— Я не могу больше этого выносить, — истерически закричал он. — Ты злобное, маленькое животное… Я разделаюсь с тобой раньше, чем ты погубишь меня.
Выкрикнув эти слова и не обращая внимания на подоспевшего бармена, белокурый человек изо всех сил опустил топор на меломана. Вспыхнуло голубое пламя, раздался треск, и блондин рухнул на пол.
Фостер оставался на своем месте. На стойке рядом с ним стояла бутылка, и он завладел ею. Он довольно тупо воспринял происшедшее. Вызвали "скорую помощь". Врач сказал, что блондин получил сильный ожог, но пока жив. У меломана была разбита панель, но в основном он, казалось, поврежден не был. Откуда-то появился Остин и соорудил себе напиток.
— Каждый убивает то, что любит, — сказал Остин. Он обращался к Фостеру.
— Ты тот парень, что когда-то цитировал тут Омара, так?
— Что? — спросил Фостер.
— Странные дела. Этот парень часто приходил сюда только для того, чтобы заставить автомат поиграть. Он был в него просто влюблен. Часами он сидел и слушал его. Конечно, говоря, что он был в него влюблен, я употребляю это слово как оборот, улавливаешь?
— Конечно, — отозвался Фостер.
— И вдруг, пару дней назад, он вышел из себя, просто совсем помешался. Я вошел и обнаружил его на коленях перед меломаном, он вымаливал у него за что-то прощение. Не понимаю. Думаю, что некоторым просто нельзя пить! А ты как думаешь?
— Так же, — ответил Фостер.
Он наблюдал за тем, как санитары из "скорой помощи" выносили пострадавшего из зала.
— Электрошок средней тяжести, — сказал один из санитаров. — Все будет в порядке.
В меломане что-то щелкнуло, и заиграла новая пластинка. Должно быть, что-то произошло с регуляторами, потому что звук был просто оглушающим.
— Хло-о-о! — вопил меломан.
Оглушенный, борясь с ощущением, что он переживает галлюцинацию, Фостер оказался возле автомата. Он приник к нему, борясь с накатывающей волной звука. Он потряс аппарат, и звук уменьшился.
— Хло-о-о! — мягко и нежно пел меломан.
Кругом все суетились, но Фостер не обращал на это никакого внимания. Он весь был во власти обуявшей его идеи.
Сквозь стеклянную панель он заглянул внутрь фонографа. Пластинка вращалась медленно, и, когда игла поднялась, Фостер смог прочитать ее название: "Весна в горах".
Пластинка торопливо поднялась и скользнула на свое место. Другая черная-пречерная пластинка закружилась под иглой. Это были "Сумерки в Турции".
Через некоторое время шум суеты улегся, и Остин подошел к фонографу. Оглядев его, он сделал пометку, что надо заменить разбитую панель. Фостер совсем забыл о толстом, небритом, неопрятном мужчине, но вдруг услышал за спиной его голос:
— Не верю, что сейчас апрель.
— Что?!
— Сейчас март!
— Иди ты!.. — сказал Фостер.
Он был глубоко потрясен, хотя сам не понимал почему. Он подозревал, что истинная причина его нервозности была нереальной.
— Врешь, я тебе говорю!
Толстяк дохнул перегаром в лицо Фостеру.
— Сейчас март! Или ты согласишься, что сейчас март, или… Но с Фостера было довольно. Он оттолкнул толстяка и сделал было два шага в сторону, когда маленькая, сохранявшая холодную ясность клеточка его мозга дала знать о себе. Меломан заиграл "Отрицай — да, выбирай — нет".
— Сейчас март! — вопил толстяк. — Ведь март же!
— Да, — тусклым голосом подтвердил Фостер. — Март.
Всю ночь название песни крутилось у него в голове. Он отправился с толстяком домой. Он пил с толстяком. Он ни разу не сказал "нет".
Утром он с удивлением узнал, что толстяк нанял его для «Саммит-студио» в качестве сочинителя песен, просто потому, что Фостер не сказал «нет», когда его спросили, умеет ли он писать песни.
— Отлично, — сказал толстяк. — Теперь мне лучше отправиться домой, не так ли? Завтра я должен отправиться на студию. Мы начинаем супермузыкальный «апрель-2» и… Сейчас ведь апрель, правда?
— Конечно.
— Давай-ка немного поспим. Нет, не в ту дверь — там бассейн. Пойдем, я покажу тебе спальню для гостей. Ты ведь хочешь спать, правда?
— Конечно, — ответил Фостер, хотя и не хотел.
Однако он заснул, а на следующее утро оказался с толстяком в «Саммит-студио» и подписал контракт. Никто не спросил у него документы, подтверждающие его квалификацию. Галиаферро, толстяк, сказал, что он подходит, и этого оказалось достаточно.
Ему выделили кабинет с фортепьяно и секретаршей, и большую часть дня он проводил, сидя за столом и размышляя над тем, как все это получилось. Постепенно кое-что начало проясняться.
Галиаферро был крупной шишкой. Очень крупной. У него была одна слабость — он не выносил противоречий. Его окружали лишь люди, говорившие «да». Те, кто окружал Галиаферро, должны были отказываться от «нет» в пользу "да".
Фостер прочитал подписанный им контракт. Романтическая любовная песня для нового фильма. Дуэт. Каждый считал само собой разумеющимся, что Фостер умеет отличать одну ноту от другой. Он и умел, потому что в юности занимался фортепиано, но тайна контрапункта и ключей была ему неведома.
В эту ночь он снова отправился в маленький бар в нижней части города. Он надеялся на то, что меломан сумеет ему помочь, хотя и очень смутно представлял себе, как это будет.
Не то чтобы он верил в подобное, но попробовать было можно. Однако меломан продолжал играть одну и ту же песню.
Странно было то, что кроме него никто этой песни не слышал. Фостер обнаружил это обстоятельство чисто случайно, когда Остин сказал, что меломан исполняет свой обычный репертуар.
Тогда Фостер стал слушать внимательнее. Это был жалобный и удивительно нежный дуэт. В нем были обертоны, от которых по спине Фостера пробегала дрожь.
— Кто написал эту вещь? — спросил он Остина. — Может, Хоуги Кармикаэль?