Но они говорили о разных вещах. Внезапно меломан заиграл "Я это сделал", а затем снова вернулся к дуэту.
— Нет, — сказал Остин, — думаю, это не Хоуги. Вещь старая, "Дарданелла".
Фостер увидел в глубине зала пианино. Он подошел к нему и достал блокнот.
Вначале он записал стихи, потом попытался записать мелодию, но это было выше его возможностей.
Самое большее, чего он мог достичь, походило на стенографическую запись. У Фостера был чистый и верный голос, и он подумал, что, если ему удастся найти кого-то, кто записал бы ноты, он смог бы воспроизвести мелодию.
Закончив, он внимательно осмотрел автомат. Разбитая панель была заменена. Он дружески похлопал его и ушел, погруженный в свои мысли. Его секретаршу звали Лоис Кеннеди. На следующий день она вошла в кабинет как раз в тот момент, когда Фостер тыкал пальцем в клавиши, тщетно пытаясь записать мелодию.
— Позвольте вам помочь, мистер Фостер, — сказала она. Она понимающим взглядом окинула пачку исписанных листков.
— Я… нет, спасибо, — ответил Фостер.
— У вас не ладится с записью? — спросила она и улыбнулась. — Так бывает со многими композиторами. Они пишут на слух, но не могут отличить соль от ля.
— Вот как! — пробормотал Фостер.
Девушка внимательно на него посмотрела.
— Давайте сделаем так: вы мне наиграете, а я запишу. Фостер очень старался, но у него ничего не вышло. Наконец он взял бумажку, на которой были записаны стихи, и принялся напевать их.
— Прекрасно, — сказала Лоис. — Вы просто пойте, а мелодию запишу я.
У Фостера был чистый голос, и он обнаружил, что он на удивление прекрасно помнит исполнение меломана. Он спел песню, и Лоис принялась наигрывать ее на пианино, а Фостер стал поправлять ее. По крайней мере, он мог сказать, что верно, а что неверно. Лоис же, с самого рождения жившая в мире музыки, без всякого труда перенесла песню на бумагу.
Песня привела ее в восторг.
— Просто прекрасно! — сказала она. — Это нечто поистине новое. Мистер Фостер, вы просто молодец, не хуже Моцарта, честное слово. Я прямо сейчас отнесу ее боссу. Обычно мы не торопимся, но этот ваш первый опыт очень удачен.
Галиаферро песня понравилась. Он сделал несколько метких замечаний, которые Фостер с помощью Лоис перевел на нотную бумагу. Потом шеф пригласил других песенников послушать опус Фостера.
— Я хочу, чтобы вы услышали то, что хорошо, — сказал им Галиаферро. — Это моя новая находка. Он вам покажет, как надо работать. Я думаю, что мы должны влить в свои жилы свежую кровь, — закончил он своим мрачным голосом, обводя глазами поверженных в прах песенников.
Но у самого Фостера внутри все дрожало: он знал, что эта песня вполне могла оказаться плагиатом. Он так и ждал, что кто-нибудь из слушателей крикнет:
— Эта ваша новая находка свистнула песню у Верила!.. Или у Гершвина, или у Гармонштейна, — все было возможно.
Но никто его не уличил, песня действительно была новой. Она установила за Фостером репутацию человека, опасного вдвойне: он написал и музыку, и стихи.
Успех был полный.
Теперь каждый вечер он проделывал одно и то же: в одиночку отправлялся в бар в нижнем городе, и автомат помогал ему написать песню. Казалось, он в точности знал, что именно нужно. Взамен он просил очень мало. С непрошеной верностью он награждал его «Сигаретой» и "Двумя флагами", а иногда играл любовные песни, звучавшие в ушах и в сердце Фостера. Это были серенады в его честь.
Иногда Фостеру казалось, что он сходит с ума.
Шли недели. Всю предварительную работу Фостер проделывал в маленьком баре, а позже заканчивал ее с помощью секретарши. Он начал замечать, что она потрясающе хорошенькая девушка с прелестными глазами и губами. Лоис, казалось, была настроена к нему дружелюбно, но пока что Фостер воздерживался от каких-либо определенных действий.
Он все еще чувствовал себя неуверенно.
Однако он цвел, как роза. Счет его быстро рос, он стал гораздо лучше выглядеть, меньше пил и каждый вечер посещал бар нижнего города. Однажды он обратился к Остину с вопросом:
— Откуда взялся этот меломан?
— Не знаю, — ответил Остин, — когда я сюда пришел, он уже здесь стоял.
— А кто заряжает его пластинками?
— Компания, полагаю.
— Ты когда-нибудь видел, как это делается? Остин задумался.
— Не могу такого припомнить. Наверное, служащие приходят в часы работы другого бармена. Впрочем, репертуар меняется каждый день. Обслуживание на уровне.
Фостер сделал пометку в блокноте: спросить у другого бармена. Но сделать он этого не успел, ибо на следующий день поцеловал Лоис Кеннеди.
Это было ошибкой, и не просто ошибкой, а началом катастрофы. Вечером они с Лоис медленно ехали вдоль Сансет-стрит, говоря о жизни и о музыке.
— Я хочу, чтобы мы куда-нибудь пошли, — сказал Фостер, — я хочу, чтобы мы поехали куда-нибудь вместе.
— Милый, — сказала Лоис.
Фостер остановил машину и поцеловал Лоис.
— В честь этого нужно выпить еще, — сказал он. — Есть тут поблизости бар?
На землю опустилась ночь. Фостер сам не сознавал, в каком он все время находился напряжении. Теперь оно исчезло. Было так чудесно держать Лоис в объятиях, целовать ее, ощущать прикосновение ее волос к своей щеке. Все виделось ему в розовом цвете.
Сквозь розовую дымку внезапно возникло лицо Остина.
Фостер моргнул. Он сидел в кабине, а рядом с ним сидела Лоис. Его рука была обвита вокруг ее талии, и он вроде бы только что ее целовал.
— Остин, — сказал он, — сколько времени мы здесь?
— Около часа. Разве вы не помните, мистер Фостер?
— Дорогой… — прошептала Лоис, теснее прижимаясь к нему.
Фостер попытался собраться с мыслями. Это оказалось нелегким делом.
— Лоис, — сказал наконец он, — я должен написать следующую песню.
— С этим можно подождать.
— Нет. Пламенную песню. Галиаферро хочет получить ее к пятнице.
— Еще четыре дня…
— Но я здесь, и могу получить песню, — сказал Фостер со свойственной пьяным настойчивостью.
Он встал.
— Поцелуй меня, — пробормотала Лоис, цепляясь за него. Он повиновался, хотя у него было чувство, что ему следует заняться более важными делами. Потом он направился к меломану.
— Привет, — сказал он.
Он погладил его по гладкой сверкающей панели.
— Я вернулся. Пьяный вот, правда, но это ничего. Давай сотворим песенку.
Меломан молчал. Фостер почувствовал, как Лоис коснулась его руки.
— Идемте! Нам не нужна музыка.
— Подожди минутку, моя радость. Меломан молчал.
— Понял! — со смехом произнес Фостер. Он вытащил пригоршню мелочи, сунул монетку в отверстие и потянул за рычаг.
Все оставалось по-прежнему.
— Что же это с ним приключилось? — пробормотал Фостер. — Мне нужна к пятнице песня.
Он подумал, что не знает многих вещей из того, что ему необходимо знать. Немота автомата озадачила его.
Внезапно в его памяти всплыло событие, происшедшее несколько недель тому назад. Блондин напал на автомат с топором, но лишь получил шок. Этот блондин, припомнил он, любил часами сидеть тут тет-а-тет с автоматом.
— Кретин! — медленно проговорил Фостер. Лоис поинтересовалась, в чем дело.
— Мне следовало проверить это раньше, — ответил он ей. — Может быть, я смогу узнать… О, ничего страшного, Лоис. Так, пустяки.
Потом он отправился за сведениями к Остину. Остин сообщил ему имя блондина, и через час Фостер разыскал его в больнице. Молодой человек лежал на белой больничной кровати. Лицо его под потускневшими белокурыми волосами было измученным.
Фостеру пришлось долго лгать, прежде чем ему разрешили пройти в эту палату. Теперь он сидел, смотрел и чувствовал, как вопросы замирают у него на губах, прежде чем он успевал их задавать.
Когда же он наконец упомянул о меломане, дело пошло легче. Ему осталось лишь сидеть и слушать.
— Меня вынесли из бара на носилках, — сказал блондин. — Потом встречную машину занесло, и она налетела прямо на меня. Я не почувствовал боли. Я и сейчас ничего не чувствую. За рулем была девушка… Она сказала, что слышала, будто кто-то выкрикнул ее имя — Хло. Это так ее удивило, что она потеряла контроль над управлением и налетела на меня… Вы знаете, кто кричал «Хло», не так ли?