Фостер откинулся на спинку стула. Где-то в глубине его мозга гнездилось смутное воспоминание: меломан заиграл «Хло», и звук, должно быть, был включен на полную мощность, потому что какое-то время песня просто гремела…
— Я парализован, — сказал блондин. — Я умираю. Так мне и надо! Она мстительная и очень хитрая!
— Она?
— Шпионка. Может быть, все эти технические приспособления только маски для тех вещей, кому мы доверяем. Не знаю. Меломан в баре — лишь маска. Он живой. Нет, не он! Она! Да, да, это она!
— Кто поставил ее туда? — спросил блондин то, о чем хотел узнать и Фостер. — Кто это «они»? Люди из другого мира? Из другого времени? Марсиане? Им нужна информация о нас, держу пари, но они сами появляться не осмеливаются. Они пользуются приборами, которым мы доверяем, чтобы они шпионили за нами. Только эта несколько вышла из-под контроля. Она более ловкая, чем другие.
Он с беспокойством пошевелил головой. Взгляд его лихорадочно горящих глаз устремился на маленький приемничек, стоявший возле кровати.
— Даже этот! — прошептал он. — Действительно ли это радио? Или это один из их замаскированных приборов, шпионящих за нами?
Голова его упала на подушку.
— Некоторое время назад я начал понимать, — слабым голосом продолжал молодой человек. — Она вкладывала мне в голову различные идеи и не раз вытаскивала меня из беды. Теперь она этого не сделает. Она мне не простит. О, она наделена женскими качествами, в этом сомнений нет. Раз я ей неугодил, я человек конченый. Она хитра, слишком хитра для коробки с музыкой. Механический мозг?.. Или же… не знаю.
Теперь я уже никогда не узнаю. Очень скоро я умру, так будет лучше для меня. Вошла сестра.
Джерри Фостера бил озноб. К тому же он был выпивши. Когда он возвращался, Мейн-стрит была яркой и шумной, но пока он решал, что ему делать, наступила ночь, и тишина разлилась по улицам бок о бок с темнотой. Свет уличных фонарей был неважным помощником.
— Будь я трезв, я бы в это не поверил, — прошептал он. Он вслушивался в гулкий звук своих шагов.
— Но сейчас я верю… Мне нужно договориться с этой… с автоматом!
Какая-то часть его сознания привела его в переулок, какая-то — велела разбить окно, накрыв стекло пальто для смягчения звука, и та же усиленно работавшая трезвая часть мозга провела его через темную кухню во вращающиеся двери.
Он очутился в баре. Кабинки стояли пустыми. Слабый свет уличных фонарей пробивался через опущенные венецианские жалюзи.
У стены высился темный и молчаливый силуэт автомата. Таким он и оставался, молчаливым и внемлющим. Даже когда Фостер опустил в него монетку, все осталось по-прежнему.
Штепсель был в розетке, рычаг нажат, но все это не играло никакой роли.
— Послушай, — сказал Фостер. — Я был пьян. Это просто какое-то безумие. Этого не может быть. Ты ведь не живой. Или живой? Это ты уложил в больницу парня, которого я навещал?
Было темно и холодно, у зеркальной стены, за стойкой, сверкали бутылки. Фостер подошел и открыл одну из них. Он глотнул виски прямо из горлышка.
Через некоторое время ему перестало казаться таким уж чудовищным, что он стоит и спорит с меломаном.
— Значит, ты женщина, — сказал он. — Завтра я принесу тебе цветы. Я, кажется, начинаю понимать! Конечно, я понимаю! Я не могу писать песни один. Не могу! Помоги мне! Я никогда больше не посмотрю на другую девушку!
Он снова отхлебнул из бутылки.
— Ты просто в дурном настроении, — сказал он. — Хватит, перестань. Ты же любишь меня. Ты же знаешь, что это так! С ума можно сойти!
Бутылка исчезла каким-то таинственным образом, он пошел за другой.
С уверенностью, от которой кровь застывала у него в жилах, он понял, что в комнате есть кто-то еще. Там, где он стоял, было совсем темно.
Он перевел взгляд на вновь вошедших, и это было единственное его движение.
Тех, других, было двое, и они не были людьми.
Двигаясь каким-то неописуемым образом, они оказались возле меломана. Один из них вытащил из него маленький сверкающий цилиндрик.
Фостер стоял, обливаясь потом. Он мог слушать их мысли.
— Данные за последние двадцать четыре часа по земному времени. Заложи новое записывающее устройство и поменяй пластинки.
Фостер следил за тем, как они меняют пластинки. Остин сказал, что диски заменяются ежедневно, а блондин, умирающий в больнице, говорил что-то другое. Это не могло быть явью. Существа, на которых он смотрел, не могут существовать. Они расплывались перед его глазами.
— Здесь человек, — подумал один из них. — Он нас видит. Лучше устранить его.
Распластавшиеся нечеловеческие фигуры направились к нему. Фостер силился закричать, нырнул под стойку и кинулся к автомату. Обняв его неподвижный корпус, он взмолился:
— Останови их! Не дай им меня убить!
Теперь он не мог видеть существ, но знал, что они за его спиной. Ужас обострил все его чувства. Название одной из песен всплыло перед его глазами. Он нажал на клавишу возле слов: "Люби меня вечно".
Что-то коснулось его плеча, сжало и потащило назад.
В меломане вспыхнул свет. Закрутилась пластинка, игла заплясала на ее черной поверхности.
"Ты умрешь, и я буду рада. Вот, мошенник, тебе и награда", — играл автомат.
Назови его демоном
Глава 1
Пролог
Прошло много времени, прежде чем она вернулась в Лос-Анджелес и проехала мимо дома бабушки Китон. Собственно, он мало изменился, но то, что в 1920 году представлялось ее детскому взору элегантным особняком, сейчас выглядело большим нелепым сооружением, покрытым чешуйками серой краски.
По прошествии двадцати пяти лет чувство опасности исчезло, но осталось настойчивое и непонятное ощущение тревоги, как в те времена, когда Джейн Ларкин, худая и большеглазая девятилетняя девочка со столь модной тогда челкой была привезена в этот дом.
Оглядываясь назад, в те времена, она могла припомнить одновременно и слишком много, и слишком мало. Когда в тот июльский день 1920 года Джейн вошла в гостиную с зеленой стеклянной люстрой, ей пришлось обойти всех членов семьи и поцеловать каждого: бабушку Китон, чопорную тетю Бетти и четырех дядей. Она не колебалась, когда пошла к тому дяде, такому отличному от остальных.
Остальные дети внимательно наблюдали за ней. Они знали. И они поняли, что она тоже знает. Но сразу они ничего не сказали. Джейн обнаружила, что и она тоже не может упомянуть о неприятности, пока они сами не заведут с ней разговор.
Это было свойственное детям понятие об этике. Но тревога ощущалась во всем доме. Взрослые лишь смутно чувствовали, что что-то не так. Дети, как поняла Джейн, ЗНАЛИ.
Позже они собрались на заднем дворе, под большой финиковой пальмой. Джейн машинально теребила свое ожерелье и ждала.
Она видела, как другие обменивались взглядами, говорившими: "Думаете, она и в самом деле заметила?" Наконец Беатрис, старшая, предложила сыграть в прятки.
— Ты должна ей сказать, Би, — сказал маленький Чарльз. Беатрис пристально посмотрела на Чарльза.
— Сказать ей. О чем? Ты, Чарльз, с ума сошел. Чарльз настаивал, хотя и не очень уверенно.
— Ты знаешь.
— Держите свои тайны при себе, — сказала Джейн. — Но я все равно знаю, в чем дело. ОН — не мой дядя.
— Видите?! — вскричала Эмилия. — Она тоже заметила. Я же говорила вам, что она заметила.
— Смешно, — сказала Джейн.
Она прекрасно знала, что тот человек в гостиной не был ее дядей, никогда не был, и что он усиленно притворялся, — достаточно умело для того, чтобы убедить взрослых, — будто он всегда им был. Ясным, лишенным предвзятости глазом не достигшего зрелости существа Джейн могла видеть то, что было недоступно любому взрослому. Он был каким-то… пустым.