Букхалтер ничего не ответил. Кейли бросил на него острый взгляд.
— В конце концов, вы — человек, и я должен извиниться перед вами, — спокойно сказал писатель.
Букхалтер улыбнулся:
— Забудьте об этом.
— Я предпочел бы не забывать, — возразил Кейли. — Я вдруг обнаружил, совершенно внезапно, что телепатическая сила не так важна. Я хочу сказать, что дело не в ней…
— Иногда людям нужны годы на то, чтобы понять то, что поняли вы, — заметил Букхалтер. — Годы жизни и работы с существом, о котором они думают лишь как о Болди.
— Знаете, что я скрывал в мыслях? — спросил Кейли.
— Нет, не знаю.
— Вы лжете, как джентльмен. Спасибо. Но я хочу сказать вам сам. Мне не важно, получили ли вы уже от моего мозга эту информацию. Я просто хочу сказать вам, повинуясь собственной воле. Мой отец — мне кажется, я его ненавижу — он был тираном, и я помню одно время, когда я был совсем ребенком, и мы жили в горах, он бил меня, и много людей видели это, — Кейли пожал плечами. — Теперь это уже не так важно.
— Я не психолог, — сказал Букхалтер. — Если вас интересует моя первая реакция, то я могу сказать, что это не важно. Вы больше не маленький мальчик, а взрослый Кейли.
— Гм. Мне кажется, я и раньше это чувствовал… насколько в самом деле это не важно. Думаю, я лишь мешаю сам себе. Что же, теперь я узнал вас лучше, Букхалтер. Вы можете… войти…
— Мы будем работать вместе, — сказал Букхалтер. Он улыбнулся.
— И вместе с Дариусом.
— Я попытаюсь сделать все свои мысли абсолютно свободными. Честно говоря, я не возражаю против того, чтобы говорить вам… ответы. Даже когда они носят чисто личный характер, — сказал Кейли.
— Проверим это. Хотите взяться за Дариуса прямо сейчас?
— О'кей, — сказал Кейли. — Взгляд его был полностью свободен от подозрений и тревог. — О Дариусе я узнал от моего отца…
Все было очень легко, эффективно. За этот день они успели сделать больше, чем за две предыдущие недели. Испытывая приятное чувство удовлетворения, Букхалтер остановился сказать доктору Муну, что лед тронулся, после чего направился к дому, обмениваясь мыслями с парой Болди, своих коллег. Скалы были залиты кровавым светом западной зари, и прохладный воздух приятно холодил щеки.
Он чувствовал себя прекрасно. Он получил доказательство того, что то, что он хотел сделать, было возможно. Кейли был твердым орешком, но… Букхалтер улыбнулся.
Этель будет довольна. В некотором смысле, ей пришлось тяжелее, чем ему. С женщинами так всегда. Мужчины страшно озабочены тем, чтобы сохранить свою независимость, которая частично исчезает, когда появляется женщина. Что же касается женщин не-Болди — что же, то обстоятельство, что Этель в конце концов была принята в клубы и женские кружки Моддока, говорит в пользу ее блестящих личных данных. Только Букхалтер знал, какое горе причиняло Этель то обстоятельство, что она была лысой. Даже ее муж никогда не видел ее без парика.
Его мысли устремились вперед, обгоняя его, в низкий, с двумя крыльями дом на холме и встретились с ее теплой мыслью.
Это было нечто большее, чем поцелуй.
Как всегда, в мысли этой присутствовало волнующее чувство ожидания, все усиливающееся, пока не раздастся звук открываемой входной двери и они не коснутся друг друга физически. "Вот, — подумал он, — ради чего я родился Болди. Это стоит потери миров".
За обедом это чувство распространилось и на Эла и сделало еду еще более вкусной, а воде придала вкус вина. Слово «дом» для телепатов имело смысл, который не-Болди не могли до конца понять, ибо он включал в себя неведомые им связи. То были мелкие, едва заметные ласки.
"Зеленый Человек спускался по Огромной Красной Ледяной Горе. Волосатые гномы пытались загарпунить его".
— Эл, — сказала Этель, — ты снова думаешь о Зеленом Человеке?
Что-то холодное, полное ненависти и вызывающее дрожь ужаса, промелькнуло в воздухе — как будто град ударил по зеленой траве. Букхалтер уронил салфетку и поднял голову, совершенно сбитый с толку. Он ощутил, как мысль Этель Отпрянула, и быстро коснулся ее разума, чтобы хоть немного ободрить ее.
Но на другой стороне стола сидел мальчик, еще сохраняющий детскую припухлость щек, но молчаливый и настороженный. Он понял, что совершил грубую ошибку, и искал защиты в полной неподвижности. Его разум был слишком слаб, чтобы сопротивляться опробованию. Понимая это, он сидел спокойно, ожидая, пока эхо мысли разобьется о молчание.
Букхалтер сказал:
— Продолжай, Эл.
Он встал. Этель начала было что-то говорить.
— Подожди, дорогая. Поставь барьер. Не слушай.
Он мягко и нежно коснулся ее разума, потом взял Эла за руку и повел его во двор. Эл наблюдал за отцом краешком испуганного глаза.
Букхалтер сел на скамью и посадил рядом с собой Эла. Вначале он говорил особенно отчетливо, чтобы смысл его слов был ясен, и по другим причинам. Было неприятно убирать слабый заслон мальчика, но ничего не поделаешь.
— Странно думать так о своей матери, — сказал он. — Странно думать так обо мне. — Для разума телепата характерны упрямство и непосвященность более, но тут речь не шла ни о том, ни о другом.
Присутствовала лишь холодность и злоба. "И это плоть от плоти моей", — подумал Букхалтер. Он глядел на мальчика и вспомнил свои собственные мысли в восемь лет.
"Мутация ли повела его по дьявольскому пути?" Эл молчал.
Букхалтер коснулся разума мальчика. Эл попытался вырваться и убежать, но отец держал его крепко. Это был инстинкт, а не разумная мысль — ведь телепаты могли ощущать разум друг друга даже через большие расстояния.
Ему не хотелось этого делать, потому что этот процесс уносил с собой чувство, а насилие всегда остается насилием. Но здесь жестокость была необходима.
Букхалтер искал. Иногда он бросал в Эла ключевое слово — и получал в ответ волну воспоминаний.
Наконец, больной и разбитый, Букхалтер позволил Элу уйти и остался сидеть один на скамье, наблюдая за тем, как красный свет умирает на снежных пиках.
Было еще не поздно. Обучение Эла было только начато. Можно было в корне изменить этот процесс.
Так оно и будет. Но еще не сейчас, не раньше, чем жаркий гнев настоящего уступит место симпатии и пониманию.
Еще не сейчас.
Он вошел в дом, коротко переговорил с Этель и связался с дюжиной Болди, которые работали вместе с ним в издательстве. Не все из них имели семьи, но никто не пропустил встречи, когда получасом позже они встретились в задней комнате "Паден Таверн", в нижнем городе. Сэм Шейни поймал отрывок знания Букхалтера, и все они прочли его эмоции.
Собранные узами симпатии в единое телепатическое целое, они ждали, пока Букхалтер захочет им рассказать.
Он рассказал им. Поскольку разговор велся на языке мысли, он не занял много времени. Он рассказал им о японском ювелирном дереве со сверкающими безделушками, о сияющем соблазне. Он рассказал им о рациональной паранойе и о пропаганде, и о том, что самая эффективная пропаганда всегда спрятана в сахарную оболочку, и всегда форма ее бывает изменена до такой степени, что мотив скрыт.
Зеленый Человек, безволосый, героический, — символ Болди.
И дикие, волнующие приключения, соблазн поймать юную рыбу, чей гибкий разум был достаточно впечатлительным, чтобы ступить на дорогу опасного безумия.
Взрослые Болди могли слушать, но они не слушали. Иные телепаты имеют более высокий порог мысленного восприятия. Взрослые не читают книг своих детей, если только не хотят убедиться в том, что в их страницах нет ничего, что могло бы причинить явный вред. И ни один взрослый не беспокоится о том, чтобы верно квалифицировать Зеленого Человека. Большая их часть считает его оригинальной мечтой собственного детства.
— Я тоже так считал, — сказала Шейн, — Мои девочки…
— Оставьте, — сказала Букхалтер. — И я не являюсь исключением.
Дюжина разумов распространила свою чувствительность далеко за пределы комнаты, стараясь уловить мысли своих детей. Что-то отпрянуло от них, настороженное и полное тревоги.