Сойер свалился на старика всем телом, прижал его к полу, мешая ему сорвать маску, нащупал рукой кнопку управления и нажал ее…
Альпер закричал.
Он пытался сопротивляться, но бесполезно. Гром гремел в их головах. Он оглушал Сойера, но в голове Альпера он был страшным, почти смертельным. Он страдал гораздо сильнее Сойера.
Теперь Альпер думал только о том, как избавиться от этого грома. А Сойер, оглушенный, полуослепший, крепко прижимал пальцы старика к кнопке. Он надеялся только на то, что тот постарается найти и нажать кнопку выключения до того, как гром убьет их обоих.
Если Альпер умрет раньше, чем сделает это, Сойер тоже обречен. Пока передатчик связывает их, смерть Альпера означает смерть Сойера.
Старик лихорадочно шарил пальцами по коробке. Сойер боялся дать ему свободу действий, но…
Внезапно все кончилось.
Оглушенный внезапной пронзительной тишиной в мозгу, Сойер приподнялся на локтях и услышал, как что-то звякнуло на стеклянном полу. Сойер увидел рядом с собой тонкий блестящий металлический диск.
Передатчик!
Не смея поверить в это, он прижал руку к голове… Ничего. Он был свободен!
Когда Сойер отпустил Альпера, тот медленно перекатился на бок, выпрямился и затих. Тяжелая голова в улыбающейся маске Извера запрокинулась и смотрела прямо вверх. Стального цвета глаза в прорезях маски смотрели прямо на Сойера, но ничего не видели. Возраст был трагедией Альпера — теперь он уже никогда не будет стареть.
Сойер долго смотрел на мертвеца, затем поднял голову.
Затри шел к нему по стеклянному полу. За ним у развалин стены стояла и смотрела на Сойера Клей. Встретившись с ним взглядом, она неуверенно подняла руку, и он улыбнулся ей. Он не мог двигаться, он слишком устал.
Все было позади. Он осмотрелся вокруг. Разрушенный Источник был теперь всего лишь грудой расплавленного металла. И где-то за ним, в другом измерении, остался навсегда потерянный для него его собственный мир — Земля.
Это было неотвратимо. Сойер сделал все, что мог. Он сделал свое дело.
Где-то невообразимо далеко, в другом пространстве, некто в офисе Торонто напишет на его досье: «Закрыто». Сойер покачал головой, отгоняя это видение. Теперь у него есть только Хомад. На Хомаде тоже можно жить — ему больше ничего не остается.
Сойер, с трудом поднявшись на ноги, повернулся к Клей.
Человек должен делать свое дело в любом мире. Сойер знал, что Землю он не забудет. Каждый раз, когда он напьется, он будет говорить о ней. Если на Хомаде есть вино, подумал он, то он должен напиваться и бубнить окружающим о Земле, о ее зеленых полях, о морях… К нему снова вернется Земля, он будет долго говорить о ней, говорить нежно, гораздо нежнее, чем тогда, когда жил на ней…
Он был молод. Перед ним — долгая жизнь. Все будет хорошо, если он постарается.
Улыбающаяся маска Альпера смотрела, как он неуверенно шел вперед, над клубящимся золотым туманом бездны — к Затри и к ожидающей его Клей.
Темный мир
Огонь в ночи
Лениво извиваясь, тонкая струйка дыма поднималась на севере в темнеющее небо. И вновь меня охватила беспричинная тревога, неподвластное разуму желание бежать куда-то сломя голову, желание, овладевавшее всем моим существом время от времени в последние дни. Я сознавал, что для подобной тревоги не было причин. Ведь это всего лишь обычный дым, поднимающийся над заболоченной пустынной местностью не далее, как в пятидесяти милях от Чикаго, где люди давно уже похоронили суеверия под железобетонными конструкциями.
Я знал, что этот дым порожден обычным костром, и одновременно я сознавал, ЧТО ЭТО НЕ ТАК. Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это необычный костер, я узнавал тех, кто сейчас находился рядом с ним и рассматривал меня сквозь каменную стену, уставленную до потолка толстенными книгами моего дяди-библиофила и увешанную инкрустированными серебром трубками для курения опиума. Здесь же находились доставленные из Индии шахматы с фигурами из золота, шпага…
И вновь картины прошлого поплыли предо мною, и цепкий страх сковал мои члены.
Справившись с ним, я в два прыжка оказался у стены, сорвал с нее шпагу, сжав эфес с такой силой, что побелели фаланги пальцев. В сомнамбулическом состоянии я приблизился к окну и устремил свой взор в ту сторону, где все еще струился дым костра. Я по-прежнему сжимал в руках шпагу, но она не прибавила мне уверенности, потому что это была не та шпага.
— Успокойся, Эд, — раздался за спиной голос моего дяди. — В чем дело? Твой вид напоминает мне… дикаря.
— Это не та шпага, — ответил я, с трудом услышав собственный голос.
Туман наваждения рассеялся. Я уставился на дядю, по-детски моргая глазами и удивляясь, что подобное могло происходить именно со мною.
— Это не та шпага, — вновь заговорил я. — Та, что мне необходима, находится в Камбодже. Она из священной триады талисманов владыки Огня и владыки Воды. Они владеют тремя могущественными талисманами — неподвластным тлению фруктом Куи, раттаном с вечно благоухающими цветами и оберегающей Дух шпагой Як.
Мой дядя пристально рассматривал меня сквозь клубы наполнившего комнату дыма.
— Ты сильно изменился, Эд! — сказал он глубоким мягким голосом. — Я думаю, что это последствие войны и этого следовало ожидать. По всей видимости, ты болен. Прежде ты никогда не интересовался подобными вещами. Не слишком ли много времени проводишь ты в библиотеке над ветхими фолиантами? Я так надеялся, что за время отпуска ты восстановишь утраченные силы. Отдых…
— Отдых не входит в мои планы, — перебил я его с горячностью. — Я пожертвовал полутора годами ради отдыха на Суматре. Ничего не делал, отрешившись от всего в той маленькой паршивой деревушке в глубине джунглей и все ждал чего-то, ждал, ждал…
Я вновь увидел ее пред собой, запах ее коснулся моих ноздрей. Я вновь оказался во власти лихорадочной дрожи, которая сотрясала мое тело, когда я лежал в беспамятстве в хижине, на вход в которую было наложено табу.
Мысленно я перенесся в прошлое, преодолев временной промежуток, измеряемый восемнадцатью месяцами. Я вновь летел в боевом самолете над джунглями Суматры, и все было на своих местах, и я был самым обычным, нормальным человеком. Вторая мировая война близилась к закономерному концу, я был одним из тех, кого она перемалывала в своих жерновах, и все-таки оставался нормальным человеком, уверенным в себе и в своем будущем, и не мучился от собственного бессилия осознать воспоминания, теснившие мою память.
Так было вплоть до того последнего часа, когда внезапно и в одно мгновение упорядоченная жизнь канула за черту неведомого. Теряюсь в догадках, что послужило этому причиной. Самолет устремился вниз, ветви могучих деревьев смягчили удар, и я отделался легкими повреждениями и несколькими царапинами. Обошлось без переломов, но аспидный мрак окружил меня надолго со всех сторон, а окружающий мир казался чужим и враждебным.
Дружелюбные батаки извлекли мое бесчувственное тело из искореженного фюзеляжа. С помощью своих грубых, странных, но весьма эффективных методов лечения они избавили меня от приступов лихорадки и припадков беспричинной ярости. До сих пор я еще ни разу не задумывался о цене той услуги, которую они оказали, спасая мне жизнь. А ведь у их шамана уже тогда зародились подозрения…
Он что-то знал, покрытый замысловатой татуировкой дикарь, он произносил своим старческим голосом загадочные заклинания над грязной веревкой с многочисленными узлами, над жменею риса и потел при этом от напряжения, природа которого была мне тогда неведома. Помню только размалеванную уродливую маску, витающую надо мной, повелительно-властные жесты распростертых надо мной рук. И странное дело, смысл его слов не был для меня тайной за семью печатями.
"Вернись в свое лоно, душа, где бы ты ни хоронилась: в лесных зарослях, в горных теснинах или на дне глубокой реки. Внемли, я призываю тебя: "тозыба брас" — "яйцо истины Раджи", меелиджа — одиннадцать целебных листьев хинного дерева…"