Когда ниспадающий сверху Свет стал ярче, мне удалось разглядеть расположенный перед членами Совета массивный алтарь в форме чаши — черный на черном помосте. Над ним провисал огромный желоб. Я проследил взглядом вдоль желоба — он брал начало от освещенного Окна и кончался у аспидно-черного помоста. И вновь внутри меня что-то задрожало и завибрировало, подсказывая, для чего предназначены и желоб, и чаша. Я оперся о стену, дрожа как эпилептик от напряжения и возбуждения, которое частично было моим, а частично Его, купающегося в солнечном Свете.
Моего слуха достигло тихое мелодичное пение. Не трудно было узнать голос Медеи, чистый, звенящий серебром — тоненькая ниточка звука в кромешной темноте и абсолютной тишине. Голос рвался ввысь, дрожа среди глыб холодного камня.
Затянувшееся ожидание становилось невыносимым. Члены Совета и их свита все еще не двигались с места, — задрав головы, наблюдали они за сполохами негаснувшего сияния. Голос Медеи тянул и тянул заунывную песню.
Медленно, слишком медленно тянулось время среди мрачных колонн Сапнира, а разгневанный Ллур так и не дождался своей добычи.
И вдруг пронзительный и страшный крик раздался с высот небосвода над нашими головами. Одинокий крик. Свет тотчас же вспыхнул, как будто сам Ллур ответил подобным образом на отчаянный крик беспомощной жертвы. Что же увидела она перед собою, если даже в ее одурманенную снадобьями Медеи голову вернулось сознание?! Прекратилось пение ведьмы Колхиса, мне так и не удалось разобрать ни одного слова ее песни. Среди колонн почувствовалось какое-то движение, что-то невидимое катилось по извилистому желобу.
Неподвижным взором уставился я в громаду алтаря, в полированное дно каменной чаши.
Членов Совета можно было принять за статуи; сбившись в кучку, они ожидали чего-то.
Из желоба начала капать рубиново-черная жидкость, и я сразу же понял, что это кровь человека.
Не знаю, как долго стоял я у проема на стене, не отрывая глаз от алтаря и желоба, как часто раздавались леденящие кровь крики и сколько раз вспыхивал жадно Свет наверху и алая кровь текла по желобу в глубокую чашу алтаря. Порою я перевоплощался в Ллура, перемещался в его Золотое Окно и вместе с ним принимал в экстазе очередную жертву, а в остальное время сливался в единое целое с членами Совета, разделяя с ними радость участия в шабаше.
Наслаждение мое длилось слишком долго!
Видимо, провидение спасло меня. Какой-то внутренний голос настойчиво и властно звучал в моем мозгу, нашептывал об опасности нахождения здесь в течение столь длительного времени, о том, что я должен пребывать в эту минуту совершенно в ином месте, а не ждать окончания шабаша. Ллорин и его люди ждут меня, в то время как я подобно удаву наслаждаюсь беспомощностью жертв, не мне предназначенных.
Напряжением всех своих сил заставил я себя оторваться от лицезрения Золотого Окна, но еще несколько долгих минут простоял в темноте, выдавливая из себя последние капли экстаза от слияния с Ллуром.
Надо было спешить, быть может, я еще не опоздал безнадежно. Сколько пробудут здесь члены Совета, один час или до рассвета? Я не знал и поэтому должен был торопиться.
Вновь окунувшись в темноту, я ринулся вниз по лестнице, миновал невидимую дверь и очутился на дороге, ведущей к замку Совета. Красная луна успела пройти значительную часть небосвода, и в скором времени должна была скрыться за горизонтом. Как на крыльях несся я к Ллорину, догадываясь, какие проклятия шлет он сейчас на мою голову. Когда я подбежал к замку, притаившиеся в кустах воины задвигались и высыпали на дорогу, готовые ринуться на приступ. Я помахал рукой Ллорину, когда до него осталось не более шести метров — при этом мне было глубоко безразлично, окажусь ли я в поле зрения караульных или нет. Пусть видят меня, пусть слышат.
— Давай сигнал, — прокричал я Ллорину. — Труби атаку.
Он поднял руку, и лунный свет заиграл на полированной поверхности серебряного рожка, поднесенного к губам. Резкие звуки сигнала раскололи безмолвие ночи, вернули меня окончательно к действительности.
Громкие крики, вырвавшиеся из многих тысяч глоток, раздались со всех сторон, разбудив всю округу. Я тоже кричал во всю силу легких, но мой голос тонул в этом страшном реве. Восторг битвы охватил меня, сродни тому экстазу, который я испытывал, когда делил с Ллуром неописуемое наслаждение…
Рассыпчатый треск пистолетных и ружейных выстрелов поглотил наши крики. Взрывы гранат потрясли стены цитадели, высветив с отчетливой ясностью наружные стены. Со стороны замка раздались истошные вопли, четкие команды, невнятные сигналы рожков. Несомненно, что оставшиеся без вожаков стражники были напуганы, и сейчас не знали, что им предпринять. Но я знал: скоро все вернется на круги своя. Слишком хорошо были обучены и натасканы стражники Матолчем, да и мною. К тому же у них в руках было оружие, которое придется явно не по вкусу лесным жителям.
Лишь только паника прекратится и стражники справятся с охватившим их оцепенением, битва начнется всерьез, и немало крови прольется с обеих сторон.
Было бы глупо наблюдать за всем этим из-за кустов, ждать, когда перевес окажется на той или иной стороне. В результате первых же взрывов в стене появились рваные отверстия, и я устремился к ближайшему из них, не обращая внимания на жужжащие вокруг меня пули. Норы оберегали меня этой ночью! Они оберегали и меня, и мою плоть также — я не должен проиграть. Где-то наверху, в одной из башен сидел холодный, безразличный ко всему Гэст Райми, с отрешенностью божества наблюдавший за разгоревшимся сражением. Я назначил ему свидание, хоть он даже и не догадывался об этом!
Вихрем вырвался я из отверстия, не вступая в схватку с суетящимися беспорядочно стражниками. Никто из них не узнал меня в темноте и сумятице, но по моей осанке догадались, что я не отношусь к числу лесных жителей. Они молча расступались, склоняя головы, не выдерживая моего властного взгляда. Отбрасывая в стороны замешкавшихся, я ринулся к черной громаде башни, возвышавшейся над левой половиной двора.
Внутри башня освещалась желтовато-розовым светом, источник которого был мне неизвестен. Через две ступеньки на третью взбежал я по широкой лестнице.
Арфа сатаны
Замок Совета! Непривычными и странными казались мне его безлюдно огромные залы. Известные до малейшего закуточка и в то же время странно незнакомые, как будто я обозревал их сквозь туман, наложенный памятью Эдварда Бонда.
Когда я шел быстро, мне ничто не угрожало, ноги сами несли меня, куда следовало, но стоило мне поддаться колебаниям, попытаться подвергнуть контролю мои движения, как тут же останавливался в растерянности. Я шагал под сводчатыми потолками, по мозаичным полам залов и гранитным плитам переходов. Я вышагивал мимо стен, разрисованных кентаврами и сатирами, так хорошо известных Ганелону, и диких для Эдварда Бонда. Ему не приходилось встречаться с порождениями мутации, он знал о них только понаслышке, благодаря легендам, сложенным в глубокой древности обитателями Земли.
Как подсказывала мне моя память, покои Гэста Райми находились под самым шпилем башни. Там же находилась и сокровищница, в ней хранились Маска и Жезл, так же надежно, как и секрет уязвимости Ллура, захороненный в глубинах памяти Гэста Райми.
Как бы не было мне трудно, но я должен овладеть и этими предметами, и этим секретом. Да, сокровищница не могла оставаться без соответствующего надзора, поскольку там хранились вещи, с помощью которых можно было уничтожить всех членов Совета. Там же хранился и предмет, обладая которым, можно было уничтожить и меня, лорда Ганелона, — в этом отношении я ничем не отличался от других обитателей замка. Потому что ни один член Совета, ни один колдун и ни одна чародейка не в состоянии заниматься волшебством и черной магией, не создав собственного предмета, способного уничтожить своего хозяина.
Таков непреложный закон.
Во всем этом заключается тайна, о которой не время сейчас распространяться, но суть сказанного ясна, по-моему, каждому. Фольклор землян пронизан подобными мотивами: могущественные колдуны и колдуньи обязаны сконцентрировать собственную погибель в предмете, которым они не вправе обладать.