– Потроши его, парень! – не умолкал сержант. – Не тычь! Бей сильней!
В Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльсе этих людей презирали. Они были пьяницами, ворами, отребьем. Они надели красные мундиры, потому что ничего другого им не оставалось, потому что никто другой эти мундиры не надевал, потому что в эти мундиры их загнало отчаяние. Они были сбродом, подонками, мразью, зато умели драться. Они дрались всегда, но в армии их научили драться дисциплинированно. В армии они встретили офицеров и сержантов, которые ценили их. Те же самые офицеры и сержанты наказывали их, орали на них, кляли последними словами и ставили под плети, но они их ценили и даже любили. Те же самые офицеры, обходившиеся в пять тысяч фунтов ежегодно, дрались сейчас вместе с ними и умирали вместе с ними, и поэтому красномундирники делали то, что умели лучше всего и за что им платили по шиллингу в день. Они убивали.
Французы остановились. Те, что шли впереди, умирали, а те, что были за ними, вовсе не хотели встречи с дикарями с окровавленными рожами, из луженых глоток которых вырывались непонятные и оттого еще более страшные вопли: «Faugh a ballagh!» Гоуг, пришпорив коня, врезался в гущу неприятеля и рубанул саблей французского сержанта. За ним ломилась знаменосная команда, прапорщики с двумя флагами и сержанты, вооруженные девятифутовыми алебардами, заточенными до остроты бритвы пиками, предназначенными для защиты флагов, только теперь сержанты не защищали полковые цвета, а кололи врага длинными лезвиями. Одним из пикейщиков был сержант Патрик Мастерсон, великан под стать Харперу. Орудуя алебардой, он валил французов на землю, где их добивали штыками. Парировав выпад очередного противника, Мастерсон с такой силой ударил его пикой, что наконечник вошел в тело несчастного до самой крестовины. В брешь, пробитую сержантом, устремились другие. Некоторые французы в ужасе падали на землю, обхватывая голову руками и моля только лишь о том, чтобы эти орущие дьяволы пощадили их. Прапорщик Кеог, располосовав усатого сержанта от щеки до щеки, едва не ранил оказавшегося рядом красномундирника. Кивер он потерял и, взмахивая саблей, орал со всеми боевой клич 87-го – «Faugh a ballagh! Faugh a ballagh!».
И они расчищали путь – прорубали дорогу сквозь плотно спрессованные французские шеренги.
Везде было одно и то же. Штыки против рекрутов, дикая злоба против внезапного парализующего страха. Казалось, исход сражения был решен, чаша весов склонилась в пользу французов согласно математическому закону, но Уитли сделал ход, и все законы математики пали перед более суровыми, более жестокими и беспощадными законами безжалостной муштры и крепчайшего духа. Красномундирники шли вперед – медленно, преодолевая давление врага, спотыкаясь о тела, которые сами же и валили на скользкую от крови траву, но шли.
А потом у края леса появилась карета, и Шарп снова увидел Вандала.
На Черро-дель-Пуэрко французы шли за победой. Четыре пехотных батальона спускались по склону и еще два гренадерских спешили пристроиться к их левому флангу. Командовавшего гренадерами генерала Руссо беспокоило только одно: его люди могли не успеть к дележу плодов успеха.
Британцы оставались на склоне и еще не восстановили боевой порядок. Французская картечь расстроила наступающие шеренги, хотя пушки больше не стреляли, чтобы не попасть по своим. Впрочем, нужды в артиллерии и нет, полагал маршал Виктор, потому что победу принесут императорские штыки. Барабанщики стройно ударили pas de charge, «орлы» гордо качнулись в вышине, и три тысячи французов покатились вниз по северному склону добивать поверженного врага.
Им противостояли гвардейская пехота, полбатальона гемпширцев и две роты гибралтарского гарнизона. Красно-зеленое войско вдвое уступало противнику в численности, оно проделало утомительный ночной марш и занимало невыгодную позицию ниже по склону.
– Приготовиться! – проревел сэр Томас. Последний залп картечи смел трех шотландцев, шедших прямо перед ним, но его самого даже не задело. Лорд Уильям Рассел подобрал пробитую осколком шляпу и вернул хозяину, и теперь сэр Томас сорвал ее с головы, дабы указать на две грозные колонны, только что появившиеся на склоне. – Огонь!
Двенадцать сотен мушкетов и двести винтовок ударили залпом. Дистанция составляла менее шестидесяти шагов в центре и чуть больше на флангах, и выпущенный град пуль ударил по трем сотням французов, составлявшим передние шеренги обеих колонн. Ударил и остановил их. Казалось, сам ангел мщения обрушил на голову колонн чудовищный меч. Строй окрасился алым и сломался, и даже вторая шеренга содрогнулась под свинцовым шквалом. Шедшие в третьей и четвертой шеренгах сбились с шага, споткнувшись о тела убитых и раненых. Ничего этого красномундирники не увидели из-за дыма; они только знали, что оттуда вот-вот вырвутся две ощетинившиеся штыками колонны, а потому сделали то единственное, чему их обучали. Они перезарядили мушкеты. Шомпола загнали в стволы новые пули. Должный боевой порядок нарушился еще на подъеме, и хотя некоторые офицеры еще требовали стрелять повзводно, большинство солдат их не слушали и палили вразнобой. Не дожидаясь команды офицера или сержанта, они заряжали, вскидывали мушкет, находили цель, спускали курок и загоняли новую пулю.