В следующем месяце Говинд сдал выпускные экзамены и почти сразу же уехал работать. Что это была за работа, никто не знал. Когда его спросили, он ответил очень уклончиво. Его спросили еще раз, и он сказал маме, что это общественная работа. Мама забеспокоилась и поговорила с отцом. Но все, что тот сказал, было: мужчина должен делать то, что ему положено, не отчитываясь ни перед кем, кроме себя самого. Высказывал он и другие мудрые мнения, которые, к сожалению, так и не пригодились.
— Ты мне только скажи, — мама с тревогой посмотрела на Говинда, — будет ли твой заработок соответствовать твоей квалификации и… воспитанию?
— За то, что я буду делать, плата вполне справедливая, — ответил он.
— Но жалованье приличное? — не отступала мама.
— Жалованье такое, что не разжиреешь, — сказал он, и лицо его, что случалось редко, осветилось слабой улыбкой. — Но мне хватит.
Не успели мы свыкнуться с мыслью о его предстоящем отъезде, как он уже уехал, — уехал на день раньше, чем мы предполагали. Так что торжественные проводы, которые мы хотели ему устроить, не состоялись. В некотором отношении разлуку с ним я переживала даже сильнее, чем с Китом: Кит долгое время находился в Англии, я привыкла к его отсутствию, да и вообще-то с тех пор, как ц себя помню, мы виделись не так уж часто, а с Говиндом я жила под одной крышей всю свою жизнь (он приехал к нам за год до моего рождения), и он никогда не уезжал из дома надолго.
Не прошло и недели после отъезда Говинда, как неожиданно явился Кит. Дело было утром.
— Вот так сюрприз! — воскликнула мама, обнимая его. И с укоризной добавила: —Что же ты заранее-то не сообщил? Вот ведь вы какие, молодые люди, никогда ничего толком не скажете!
В голосе мамы слышалась досада. Неожиданный отъезд Говинда не позволил устроить ему подобающие проводы, а теперь неожиданно нагрянул Китсами, и ему тоже не устроили подобающей встречи.
— Но я же сообщил, — возразил Кит, недовольный тем, что ему пришлось добираться домой пешком.. — Я же телеграмму послал.
Телеграмма пришла только на следующий день, когда Кита уже и след простыл: ему дали отпуск всего на один день, чтобы он мог взять с собой Премалу.
— Меня перевели, — объяснил он ей и назвал город, в который его перевели. — Думаю, тебе там понравится— место приличное. И дом хороший. Сам я его, правда, еще не видел, но человек, который только что оттуда уехал, описал мне его в письме.
— Мы будем жить там постоянно? — спросила, улыбаясь, Премала и села у его ног.
— Ну, конечно же нет! — ответил Кит. — На государственной службе такого не бывает. Но года два, по крайней мере, проживем. Это будет чудесно. Мне просто не терпится добраться туда.
До этого мне ни разу не приходилось слышать, чтобы он с подобной теплотой говорил о каком-либо месте в Индии: обычно все его восторги и симпатии были обращены на Запад. Видимо, после жизни в захолустье он готов был оценить достоинства любого крупного города.
— Когда же я к тебе приеду? — спросила Премала, прислонясь головой к его колену. — Скоро ли?
— Через тридцать шесть часов, если поезд не потерпит крушения, — с улыбкой ответил Кит. — Я заказал билеты на сегодняшний вечерний экспресс.
— Как! — с испугом воскликнула Премала и выпрямилась. — Как же я смогу?.. Когда же я буду укладываться, и?..
— Если будешь вот так сидеть, то, разумеется, не успеешь, — перебил ее Кит.
— Что за легкомыслие! — запротестовала мама. — Ну как бедная девочка управится за такой срок?
— А слуги зачем? — возразил Кит.
— Ты же прекрасно знаешь, — холодно ответила она, — как опасно доверяться слугам.
— Знаю, дорогая, — Согласился Кит. — Конечно, слуги не могут сделать так, как ты. Но ведь и никто не сможет.
Комплимент отнюдь не смягчил ее.
— Что ж, делать нечего, — со вздохом сказала она. — Может, справимся как-нибудь… А все-таки жаль, что ты не предупредил нас заранее.
— Да я и сам не знал, — с подчеркнутой искренностью сказал Кит. И хотя мы не поверили ему, никто из нас не выразил никаких сомнений: это было бы слишком жестоко.
Кит обладал удивительным уменьем всегда сваливать вину на других.
— Ну, я пойду, пожалуй, — небрежно бросил он. — А то вы еще скажете, что я путаюсь у вас под ногами. — И вышел, предварительно посоветовав нам не переутомляться.
Но как избежать тяжкой работы, если тебе надо упаковать вещи, необходимые для устройства первого в твоей жизни домашнего очага? Это невозможно, даже если и помогают слуги. К тому времени, как мы сели ужинать, у нас не было сил даже для разговора. Зато Кит и отец чувствовали себя превосходно. Между ними установилось то взаимное понимание, тот дух товарищества, который объединяет мужчин, когда они смотрят на изнемогающих от усталости женщин, а сами думают, какие все-таки глупые существа эти женщины — работают, как рабыни, и даже довольны этим, потому что рабство— в самой их природе.
Кит привез с собой множество свежих историй и анекдотов. Отец с удовольствием слушал и смеялся, не забывая расспрашивать о том, куда его переводят, на какую должность и как он предполагает все устроить; Кит охотно отвечал. Мы постепенно забыли про свою усталость, и тягостное молчание, в котором мы садились за стол, грозило прорваться бурным весельем.
До сих пор не могу вспоминать об этом вечере без чувства острой печали. Тогда мы этого не знали, но ведь он был последним, когда мы собрались все вместе, единой счастливой семьей…
Мы сидели умиротворенные, согретые смехом, беззаботные, чувствуя себя так, как никогда уже больше не будем чувствовать, не замечая никаких теней, не слыша никакого шепота, который предупреждал бы нас, что это в последний раз. Ну, а если бы и слышали, что тогда? Все равно каждый из нас пошел бы своим путем. Все равно каждый вращался бы по той орбите, которую сам себе выбрал, не мог не выбрать, потому что мы — это мы. Скажу о себе: если бы мне пришлось выбирать заново, я выбрала бы то же самое. Хотя в жизни моей были и боль, и горе, и ненависть, в ней была и любовь; а счастье, которое приносит с собой любовь, слишком велико, чтобы можно было отказаться от него.
Время скоро пролетело. В девять часов Кит встал и отправился в свою комнату, где у него оставалось еще много вещей; он так долго оттуда не возвращался, что отец уже начал беспокоиться, как бы он не пропустил поезд, который отправлялся в половине одиннадцатого (хотя ничто так его не обрадовало бы, как возможность побыть с сыном еще немного). В четверть десятого Кит спустился к нам. Он принял ванну и переоделся в белый пиджак. В его облике появилось что-то официальное, отчужденное: куда девалась беспечная веселость, озарявшая нас такой светлой радостью? Он как-то странно притих, ушел в себя. Охваченная порывом любви, я подбежала к нему.
— Кит!
— Да?
— Нет, ничего. — Я смутилась. — Мне просто… приятно было повидать тебя.
— Милая сестренка, — ласково сказал он. — И мне было приятно. Непременно приезжай к нам погостить.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я приехала?
— Разумеется.
С веранды донесся обеспокоенный голос отца:
— Китсами! Уже начало десятого. Опоздаешь!
Кит повернулся ко мне лицом. Я торопливо проговорила:
— Спасибо, что ты прислал мне подарок Ричарда вместе со своим. Это ты хорошо придумал. Никто и не заметил.
— Ты думаешь, я слеп, да еще и глуп? — И, поцеловав меня, он вышел на улицу, где его нетерпеливо ждали все остальные.
Несмотря на то что Премала прожила у нас сравнительно короткое время, именно ее отсутствие я ощущала сильнее всего: тех двоих я все равно почти не видела. Кит редко бывал дома: то он встречался с приятелями, то играл в теннис, то ходил в клуб. Говинд же любил уединение и редко искал чьего-нибудь общества.
Премала была не такой: спокойная по натуре, домоседка, может быть, не очень общительная, но и не замкнутая до такой степени, чтобы чуждаться людей, она помогала по хозяйству, болтала иногда с Додаммой, а по вечерам играла нам на вине[11]. Когда я возвращалась из колледжа, она встречала меня у двери или приходила ко мне в комнату и читала «Гиту»[12], большую часть которой знала наизусть.