Кит, видимо, не чувствовал ни малейшего страха; он просто отвернулся и шагнул, не оглядываясь, в темноту. Я не слышала никакого крика, никакого предупреждения, но кинулась к Говинду, крепко, обхватила его обеими руками, прижала к груди с такой силой, что стало слышно, как бешено колотится его сердце.
Потом все кончилось. B темноте раздался слабый стон и сразу потонул в шуме ветра, дождя и шипения огня. Толпа кинулась бежать, и я — впереди всех.
Кит, мой брат, лежал под дождем, в грязи, освещаемый лишь редкими вспышками молний. Он был без сознания. Я положила его голову к себе на колени и нагнулась, стараясь прикрыть его от дождя. Он пошевелился и приоткрыл глаза; их блеск не могли затуманить даже предсмертные муки. Несколько мгновений он с легким недоумением смотрел на меня, потом узнал и, как мне показалось, хотел коснуться рукой моего лица. Но едва поднявшись, рука его тотчас упала. Он сказал: «Не огорчайся». И улыбнулся. У него не было сил двигаться, но он улыбался.
Я ответила:
— Как я могу не огорчаться!
Мне показалось, что он засмеялся, но, может быть, я ошиблась.
— Ты никогда не умела лгать, — проговорил он.
Потом он умолк и перестал шевелиться, а между тем заведенная пружина его жизни раскручивалась, в самый последний миг он заговорил снова: и вот тогда мне опять представился ее образ — образ золотоволосой девушки, знакомой моего брата, лицо которой я почти забыла.
Я продолжала сидеть, склонившись над Китом и держа его голову на коленях. Кто-то тронул меня за плечо один раз, потом другой, окликнул по имени. Но я не двигалась и не отзывалась. У меня ни на что не было сил.
Внезапно я услышала чей-то плач. Плач становился все громче. Я подняла голову. Совсем недалеко от меня, прислонясь спиной к хижине, сидела удочеренная Премалой девочка. До этого ее там не было.
Я опустила голову Кита на землю. Теперь это был уже не мой брат, а только его бездыханное тело. Я встала и подошла к девочке. Она горько плакала — слишком горько для своих лет. Я взяла ее на руки, и она, испуганная, растерянная, прильнула ко мне теплым комочком.
— Пойдем-ка лучше домой, — сказала я, понимая, однако, что говорю глупость: ни у нее, ни у меня не было дома.
Мне было странно слышать свой собственный голос, странно, что он не изменился. Видимо, его звуки подействовали па девочку успокаивающе. Судорожные всхлипы прекратились; малютка отняла заплаканное личико от, моего плеча.
— Успокойся, моя хорошая! — сказала я. — Успокойся! — Опа засмеялась, хотя слезы еще не высохли па ее глазах, и потянулась ручонками к огню.
— Смотри, как красиво горит, — сказала я, но самой мне не хотелось глядеть на пламя, и я глядела па девочку. Пламя плясало в ее глазах, играло па ее коже яркими отблесками. И я тоже невольно повернулась в ту сторону.
Школа всё еще была на месте. Меня бросило в дрожь. Господи, да сколько же времени-то прошло? Неужели так мало? Так мало, что остов здания не рухнул, еще держится, еще стоит таким, каким я увидела его в первую минуту? Неужели его останки еще не поглотила бушующая преисподняя?
Я прислонилась к стене. На меня волнами накатывалось головокружение. Если бы не тревога за ребенка, то я, наверно, упала бы. Но я держалась и пристально смотрела на огонь. Слабость моя прошла, как только я заметила, что пожар усилился. Каркас начал прогибаться. Размягчившиеся железные балки качались из стороны сторону, пока не вырвались последние заклепки. На какой-то миг балки словно повисли в воздухе; затем — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее — начали рушиться. Раскаленные добела, они с шумом летели вниз, изгибались, сцеплялись и, соединившись в последнем безумном объятии, все глубже и глубже погружались в лиловое лоно огня.
Я закрыла глаза, не в силах смотреть па это ужасное зрелище. Я чувствовала, как сотрясается земля и набегают, одна за другой мощные воздушные волны, слышала грохот падающих тяжелых предметов, сопровождаемый каким-то странным звуком, который напоминал глубокий продолжительный вздох. Когда я снова открыла глаза, на месте школы лежала бесформенная груда пылающих обломков, над которой летали тучи искр, плясали большие и маленькие языки огня. Казалось, будто в ночи неожиданно расцвели красные, белые, оранжевые и багряные цветы. И все это сверкающее великолепие отражалось в удивленных глазах девочки, которую я держала на руках.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Мама говорила, что никогда не сядет на; самолет, и все же прилетела на похороны. Кажется, ее сопровождал отец, но точно я не помню. Кажется, приехали и родители Премалы, но я не могу сказать с уверенностью. Помню только, что была мама. За одну ночь она очень состарилась, и я не могла се утешить.
Я даже не могла ее обнять. И не потому, что она отстранялась. Просто у меня было такое ощущение, будто мы совершенно чужие люди, которых ничто не связывает. Сконфуженная сознанием своей холодности, я подошла к ней, но она, тотчас разгадав скрытый смысл моего бессвязного бормотания, спокойно сказала:
— Не беспокойся, что я одна… Все люди одиноки. — И, помолчав, добавила: — Когда будешь старше — поймешь.
Старше? Насколько старше? Моя душа уже запорошена пеплом прошлого. Что изменится от того, что пройдет еще сколько-то лет? Я молчала, а мама тихо, как бы про себя, продолжала:
— Да и Китсами был не так уж стар… Не могу вспомнить, сколько ему было… Молодой еще, совсем молодой.
Я стояла в полном замешательстве. Она вот спокойно рассуждает о Ките, а я и думать о нем не могу без дрожи.
— Рано ему было еще умирать. Верно? Но ведь он был любимцем богов… Я всегда это знала.
Надо же ей что-нибудь ответить. Я собралась с силами и сказала:
— Да, верно. Он был их любимцем.
Пока я не заговорила, мама, кажется, почти не сознавала моего присутствия. Лишь тогда, посмотрев на меня, она ласково заметила:
— Ты так мало мне рассказала… Считаешь, что лучше не говорить?
— Да рассказывать почти не о чем. Он умер мгновенно.
— Так быстро, что ничего не успел сказать?
— Сказал, чтобы я не огорчалась. И позвал…
— Премалу?
— Heт — ответила я и, набравшись решимости, встретила, ее взгляд. — Нет, он позвал тебя.
Не знаю, поверила ли она мне. Надеюсь, что поверила. Да, наверно, поверила.
Ничто ее не удерживало, и она уехала сразу же после похорон, взяв с собой ребенка. Я бы и сама уехала, да не могла, потому что получила повестку от следователя. Конечно, я бы не посчиталась с этим. Что такое в конце концов повестка? Клочок бумаги, на котором написано, что вам надлежит явиться туда-то и тогда-то и что в случае неявки вы будете наказаны. Угроз я, разумеется, не испугалась, но меня удержал Ричард.
Не помню, что он говорил. Помню только, что я повторяла: «Нет, нет, нет», — кричала: «Почему они не оставят меня в покое?» и «Что еще я могу им сообщить?». Но его голос окружил меня незримой стеной, которую я не могла ни свалить, ни обойти и о которую я з конце концов оперлась. Желание бежать пропало.
Когда» успокоилась, он спросил меня снова, и я ответила «да».
— Это только начало, — сказал он. — Нас еще многое ждет впереди.
Я хотела сказать ему, что знаю, но неожиданно заснула.
Проснулась я в постели, Ричарда. Светящиеся стрелки показывали три. Рассвет еще не начинался, воздух был холодным и влажным, казалось, будто мои руки и ноги покрыты росой. Ривард лежал на спине рядом со мной, я видела его профиль на темном фоне окна. Глаза его были открыты. Должно быть, я поежилась от холода, потому что он повернулся ко мне, обнял и привлек к себе. Я чувствовала переполнявшую его любовь. Страсти не было, была только всепоглощающая нежность. Я лежала не двигаясь, отдаваясь ласкай. Это были не. те ласки, которые бывают в самом начале любви, и не те ласки, которые бывают потом, а какие-то другие ласки — нежные и кроткие, — придающий любви более глубокий смысл.