Наконец, выкликнули и мое имя. Вечер был уже близок. Я вошла в зал суда и поднялась на свидетельское место. Дала присягу с таким чувством, будто проделывала все это уже много раз. Справа от меня, лицом к судье, на скамье подсудимых сидел Говинд. Вид у него был усталый, но не более усталый, чем у большинства присутствующих. Потом я перевела взгляд на Рошан. Она была в своем обычном домотканом сари сероватого цвета, в волосах у нее виднелись цветы желтого жасмина. Затем я заметила в корреспондентской ложе Мохуна. И наконец увидела Ричарда. Он сидел прямо за группой защитников и адвокатов, отделенный от меня всей шириной зала. Только Хики не было видно; где он, еще в суде или ушел? Но куда он может уйти? Найдется ли дом, готовый приютить его, как он приютил бездомных детей?
Голос допрашивавшего меня человека стал резче: очевидно, я отвечала недостаточно быстро. Но в вопросах не было подвохов; меня уже предупредили, что подвохи начнутся потом, во время перекрестного допроса.
— Вы знакомы с мистером Хики, заведующим школой?
— Да.
— Вы показали, что видели мистера Хики на пожаре и что он молился?
— Да. Молился.
— Он заметил вас?
— Не могу сказать.
— Не можете ли вы объяснить суду, почему?
— У него был такой вид… будто он не в своем уме. Он посмотрел на меня, но, кажется, не узнал.
По залу прокатился приглушенный гул, потом опять стало тихо. Защитник продолжал допрос:
— Вы очень любили своего брата?
— Да.
— И не стали бы выгораживать его убийцу?
— Нет, не стала бы.
— Кто бы он ни был?
— Кто бы он ни был, не стала бы.
— Вспомните о тех нескольким мгновениях, когда брат повернулся и пошел к машине. Можете ли вы сказать суду, что вы тогда предприняли?
Анестезия начала проходить, боль возвращалась. Но сделать я ничего не могла, только сказала:
— Я обхватила Говинда руками и крепко держала.
— Почему вы так поступили?
— Хотела помешать ему сделать то, о чем он потом бы сожалел.
— Поэтому вы его и держали?
— Да.
— Мог ли подсудимый сделать какое-либо движение, так чтобы вы об этом ничего не знали?
— Нет, не мог.
— Вы уверены, что?..
— Он даже не пошевельнулся, — перебила я. — Что бы ни утверждал Хики, что бы ему ни показалось, Говинд даже не пошевельнулся.
Защитник сказал:
— Позвольте мне закончить допрос…
Но ему не дали кончить: завязался какой-то юридический спор, в который вмешался судья. Передо мной стоял стакан с теплой, неприятной на вкус водой. Я сделала несколько глотков. Даже простая публика в изобилии имела графины и стаканы. Такая мера предосторожности была необходима — в переполненном зале стояла нестерпимая духота.
Публика примерно наполовину состояла из индийцев, наполовину — из европейцев. Строгой границы между теми и другими не было — среди розоватых лиц попадались коричневые, а среди черных голов — белокурые. И все же в большинстве случаев индийцы сидели с индийцами, а европейцы — с европейцами. Присутствовало даже несколько англичанок, хотя обычно в такую жару они предпочитали сидеть дома. Страшна не сама жара, а то ощущение тяжести и сырости, которое хочется стряхнуть с себя, хотя это и невозможно сделать.
Вентиляционные люки, видневшиеся во всех четырех стенах под сводчатыми потолками, были открыты; шнуры, с помощью которых их открывали, заканчивались аккуратно завязанными петлями. Треугольные пластины пониже были повернуты так, чтобы, с одной стороны, не мешать доступу воздуха, а с другой — затенять помещение от солнца. Снизу их алюминиевые поверхности были почти незаметны. Но с улицы они казались блестящими, словно рыбья чешуя. Странно, что я вспомнила об этом только теперь; в то время я их, казалось, даже не заметила.
Допрос возобновился. Я отвечала на вопросы почти машинально, в большинстве случаев ограничиваясь словами «да» или «нет». И радовалась, что от меня не требуют большего, хотя понимала, что защитник поступает так в интересах Говинда, а не из уважения ко мне. Меня только удивляло, почему мне не дают возможности сразу рассказать все, что я знаю, вместо того, чтобы вытягивать из меня необходимые сведения маленькими порциями. Впрочем, защитник, очевидно, знал, что делает.
Но вот вопросы защитника кончились, сейчас начнется перекрестный допрос. Я должна соблюдать выдержку, тщательно обдумывать ответы. Бояться мне нечего. Но я боялась, боялась этого человека, который уже поднялся со своего места и сейчас начнет меня допрашивать, стараясь доказать с моей помощью, что Говинд виновен в убийстве. Я боялась, как боятся люди, которые не верят, что черное можно выдать за белое, но которых люди опытные убедили, что это вполне возможно.
Однако и в манере судебного обвинителя не было ничего пугающего, на его вопросы я тоже должна была отвечать односложными «да» или «нет». К тому же большинство вопросов мне уже задавали раньше. Но потом характер вопросов начал постепенно меняться, вопросы перестали быть такими простыми, как вначале.
— Вы заявили, что любили своего брата, не так ли?
— Да.
— Подсудимый — тоже ваш брат?
— Мой приемный брат.
— Вы считаете его своим братом?
— Да.
— Разумеется, вы и его очень любите?
— Разумеется.
— Значит, вы были бы огорчены, если бы с ним случилась какая-нибудь беда?
Я вся дрожала. Судьи безмолвствовали. Я сказала.
— Если б он был виновен, то я бы не…
— Прошу вас ответить на мой вопрос.
— Да.
Все чувства мои обострились. Я видела каждую мелочь с такой же ясностью, как если бы передо мной лежало клише с четко протравленным рисунком.
— Что вы скажете об отношениях вашего брата с обвиняемым?
— Они были братья.
— Можете ли вы утверждать, что их отношения были такими, какие обычно складываются между братьями?
Я злобно смотрела на него и молчала. Чего он от меня добивается? Что я могу сказать? Говинд, родной, что ты имел против Кита еще до того, задолго до того, как между вами встала Премала? Неужели я своими руками надену тебе на шею петлю? Их ведь много здесь, этих петель, вот они — висят на стенках, вокруг тебя… вокруг тебя… Тут я взяла себя в руки. Это же шнуры от вентиляционных люков. Я подняла голову и увидела на пластинах отражение стоявших на улице людей. Они окружали здание, они напирали на него со всех сторон, и я как будто чувствовала на себе их могучий напор!
Обвинитель сказал:
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Не знаю, — сказала я, — какие отношения между братьями считаются обычными. Говинда усыновили, а Кит много лет прожил в Англии.
— Неужели вам неизвестно, — в голосе обвинителя зазвучали нетерпеливые нотки, — что отношения между ними были натянутыми? Вашего брата ожидала блестящая карьера, а обвиняемый нигде не служил. Одного этого достаточно, чтобы между ними сложились натянутые отношения.
Я ответила с гневом, которого не могла сдержать:
— Мой брат — человек очень одаренный! Он затмевал всех, не только Говинда. Отношения между ними испортились не поэтому.
— Значит, была другая причина!
— Нет! — крикнула я. — Никакой другой причины не было.
— Но вы только что сами подтвердили, что отношения между ними были натянутые.
— Я этого не говорила. Я имела в виду другое.
— Может быть, вы объясните, что имели в виду?
Выдержка и еще раз выдержка. Стоит только расслабиться, и твои внутренности превратятся в жидкое месиво, в котором растворится твоя жизнь, и тогда хирурги, обступившие тебя со всех сторон, беспомощно разведут руками и скажут: «Она не в состоянии бороться. Потеряла волю к жизни». Нельзя забывать, что на карту поставлена не моя жизнь… Я сказала: