Комиссар говорил. Пленники слушали. Рогге слушал. В его душе пылала решимость.
Яррик не ораторствовал, как во время своего первого появления среди них. Он не привлекал внимания орков. Он разговаривал тихо, с одной маленькой группой за раз, и то, о чём он говорил, шёпотом передавалось во время смен, пока — Рогге в этом не сомневался — каждый человек в трюме не узнавал сказанное комиссаром слово в слово. Яррик говорил о войне. Для Рогге — и он был уверен, что и для всех остальных, — в этих словах звучала надежда. Они собирались покинуть этот ад. Побег был уже не за горами.
— Куда мы направимся? — спросил Рогге с горящими от воодушевления глазами.
— "Несгибаемый", — ответил я и сделал жест Полису.
Маленький человечек кивнул и продолжал кивать по ходу своей речи.
— Я проходил мимо "Несгибаемого" три раза за последние восемь смен, за каковое время я сделал 20235 шагов, включая обратное путешествие, которое завершало смен... — он спохватился, крепко зажмуривая глаза от прилагаемых усилий. — Непохоже, чтобы "Несгибаемый" был существенно повреждён или соединён с чем-либо, не считая простейшего аппарата для пристыковки к этому сооружению, — он настолько крепко стиснул челюсти, что его зубы щёлкнули, и он прекратил говорить. Наличие цели действовало на него благотворно.
— И у нас есть пилот, — сказал я. Вэйл кивнул.
— А если его убьют? — спросил кто-то из глубины теней клетки.
— Я могу им управлять, — ответил Рогге.
Это меня удивило. Он был танкистом, а не флотским.
— С каких это пор? — спросил я.
Он смущённо пожал плечами:
— Со времён дома. Частная яхта моего отца.
— Это навряд ли одно и то же, — запротестовал оскорблённый Вэйл.
— Нет, — начал Рогге, — но базовые принципы...
— Достаточно похожи, — вмешался я, заканчивая спор. — Пилот есть пилот, а корабль есть корабль.
Если привилегированное происхождение Рогге сослужит какую-то службу, так нам от этого будет только лучше.
— В начале следующей смены, — сказал я. — Вот когда мы по ним ударим.
Внутри скитальца не существовало цикличной смены дня и ночи. Здесь всегда стояли грязные сумерки, озаряемые факелами, мигающими газоразрядными сферами и перепачканными био-люмами. Для нас не существовало роскоши таких понятий, как "утро". Люди просто старались отдохнуть как можно лучше, пока не наступала пора работать снова. И ни о ком нельзя было сказать, что он находится в одиночестве, когда он едва мог шевельнуться из-за тесноты. Тем не менее, мне была дарована некая форма уединения, когда все находившиеся в клетке погрузились в тревожную дрёму. Все, кроме Кастель, которая ещё не успокоилась после отработки своей последней нормы посреди ужасов орочьих операционных.
— Никто из нас не покинет этого места живым, — сказала она.
— Это более чем вероятно, — согласился я.
— Тогда зачем давать нам ложную надежду?
— Я не давал. Я никогда не говорил, что нам удастся побег. Даже если мы сможем поднять лихтер, его снова захватят или уничтожат, прежде чем мы успеем далеко улететь.
— Тогда зачем вообще пытаться до него добраться?
— Если появится возможность бежать, он будет наиболее подходящим средством. Что ещё важнее, исправный корабль способен причинить изрядный ущерб, особенно если мы с умом выберем цель.
— Вы уже её наметили, — осознала она.
— Капище.
На конструкцию этой массивной орочьей головы ушло так много трудов. Строение было символом могущества. Это там я найду Траку.
Кастель молчала какое-то мгновение. Она размышляла. В конце концов она произнесла:
— Комиссар, несмотря на то, что вы сказали, вы должны понимать, что большинство находящихся здесь людей думает о побеге, не о войне.
— Я понимаю.
Это было прискорбно, но неизбежно. Значение имело то, что они расшевелились. Даже если люди умрут, сражаясь из эгоистичных соображений, их борьба всё-таки послужит высшей цели. Они умрут с большей честью, чем живут сейчас.
— А о чём будешь думать ты? — спросил я.
— Эти твари осквернили каждый аспект моего призвания, — выплюнула она. — Я пойду на войну.