О, в чёрном бархате, но также в звёздной свите,
Проходит в высоте медлительная ночь.
Дай сердцу отдохнуть. И ход вещей упрочь.
Золотистым аметистом
Золотистым аметистом,
Словно выжженное блюдо,
Раскалившаяся медь,
Расцвечённым, пламенистым,
Золотистым аметистом,
Но с оттенком изумруда,
С успокоенной зарёю,
Отдых дав себе и зною,
Дышит дремлющее Море,
Полюбившее не в споре,
А в великом разговоре,
В грани дымные греметь.
В тихом заливе
В тихом заливе чуть слышные всплёски,
Здесь не колдует прилив и отлив.
Сонно жужжат здесь и пчёлки и оски,
Травы цветут, заходя за обрыв.
Птица ли сядет на выступ уклонный,
Вспугнута, камень уронит с высот.
Камешек булькнет, и влаге той сонной
Весть о паденье кругами пошлёт.
Вечерний ветер
Вечерний ветер легко провеял – в отдалении.
В лесу был лепет, в лесу был шёпот, все листья в пении.
Вечерний ветер качнул ветвями серебристыми.
И было видно, как кто-то дышит кустами мглистыми.
И было видно, и было слышно – упоительно,
Как сумрак шепчет, как Ночь подходит, идя медлительно.
Алыча
Цветок тысячекратный, древо-цвет,
Без листьев сонм расцветов белоснежных,
Несчётнолепестковый бледноцвет,
Рой мотыльков, застывших, лунных, нежных, –
Под пламенем полдневного луча,
На склоне гор, увенчанных снегами,
Белеет над Курою алыча,
Всю Грузию окутала цветами.
Скажите вы
Скажите вы, которые горели,
Сгорали, и сгорели, полюбив, –
Вы, видевшие Солнце с колыбели,
Вы, в чьих сердцах горячий пламень жив, –
Вы, чей язык и странен и красив,
Вы, знающие строки Руставели, –
Скажите, как мне быть? Я весь – порыв,
Я весь – обрыв, и я – нежней свирели.
Мне тоже в сердце вдруг вошло копьё,
И знаю я, любовь постигнуть трудно.
Вот, вдруг пришла. Пусть всё возьмёт моё.
Пусть сделаю, что будет безрассудно.
Но пусть безумье будет обоюдно,
Хочу. Горю. Молюсь. Люблю её.
Тамар
Я встретился с тобой на радостной дороге,
Ведущей к счастию. Но был уж поздний час,
И были пламенны и богомольно-строги
Изгибы губ твоих и зовы чёрных глаз.
Я полюбил тебя. Чуть встретя. В первый час.
О, в первый миг. Ты встала на пороге.
Мне бросила цветы. И в этом был рассказ,
Что ты ждала того, чего желают боги.
Ты показала мне скрывавшийся пожар.
Ты приоткрыла мне таинственную дверцу.
Ты искру бросила от сердца прямо к сердцу.
И я несу тебе горение – как дар.
Ты, Солнцем вспыхнувши, зажглась единоверцу.
Я полюбил тебя, красивая Тамар.
Грузия
О, макоце! Целуй, целуй меня!
Дочь Грузии, твой поцелуй – блаженство,
Взор чёрных глаз, исполненных огня,
Горячность серны, барса, и коня,
И голос твой, что ворожит, звеня, –
На всём печать и чёткость совершенства.
В красивую из творческих минут,
Рука Его, рука Нечеловека,
Согнув гранит, как гнётся тонкий прут,
Взнесла узор победного Казбека.
Вверху – снега, внизу – цветы цветут.
Ты хочешь Бога. Восходи. Он тут.
Лишь вознесись – взнесением орлиным.
Над пропастью сверкает вышина,
Незримый храм белеет по вершинам.
Здесь ворожат, в изломах, письмена
Взнесённо запредельного Корана.
Когда в долинах спят, здесь рано-рано
Улыбка Солнца скрытого видна.
Глядит Казбек. У ног его – Светлана,
Спит Грузия, священная страна,
Отдавшая пришельцам, им, равнинным,
Высокий взмах своих родимых гор,
Чтобы у них, в их бытии пустынном,
И плоском, но великом, словно хор
Разливных вод, предельный был упор,
Чтобы хребет могучий встал, белея,
У сильного безо́бразного Змея.
Но да поймут, что есть священный Змей,
Но есть Змея, что жалится, воруя.
Да не таит же сильный Чародей
Предательство в обряде поцелуя.
О, Грузия жива, жива, жива!
Поёт Арагва, звучно вторит Терек.
Я слышу эти верные слова.
Зачем же, точно горькая трава,
Которой зыбь морская бьёт о берег,
Те мёртвые, что горды слепотой,
Приходят в край, где всё любви достойно,
Где жизнь людей озарена мечтой.
Кто входит в храм, да чувствует он стройно.
Мстит Красота, будь зорок с Красотой.
Я возглашаю словом заклинанья:
Высокому – высокое вниманье.
И если снежно дремлет высота,
Она умеет молнией и громом
Играть по вековым своим изломам.
И первые здесь рыцари Креста,
Поэму жертвы, всем её объемом,
В себя внедрив, пропели, что Казбек
Не тщетно полон гроз, из века в век!