Любовь
Любовь есть свет, который жжёт и задевает, проходя,
Он сам идёт, к себе идёт, но нас касается случайно.
И как цветок красив и свеж от капель светлого дождя,
Так мудро счастливы и мы, на миг, когда в нас дышит тайна.
Древний перстень
В ночах есть чара искони.
Издревле любятся впотьмах.
Закрой глаза. Усни. Усни,
Забудь, что в мире дышит страх.
Я древний перстень снял с перста,
Им мысль скрепляю как венцом.
Уж ты не та. Не та. Не та.
Мы вместе скованы кольцом.
Мерцает в перстне халцедон,
И холодеешь ты во сне.
В тебе чуть внятный звёздный звон.
Предайся мне. Лишь мне. Лишь мне.
Заветный камень волкоок,
В себя вобрал всю власть Луны.
Люби. Люби. Твой сон глубок.
Люби. Мы все любить должны.
Сквозь слепоту
Там, где тела – колдующий убор
И многократность долгого наследства,
Не может быть вполне невинным детство,
И бездну бездн таит девичий взор.
Смотри, есть бесконечный разговор
Земли с Луною, в силу их соседства,
И мы всегда ведём, от малолетства,
С земным минувшим многосложный спор.
Шепча «Люблю», мы хищники лесные,
За милой мы следим из-за куста,
Любя, мы словно любим не впервые.
Любовь – война. Любовь есть слепота,
В которой вдруг вскрывается прозренье,
Огонь зари времён миротворенья.
Верховный звук
Когда, провизгнув, дротик вздрогнет в барсе,
Порвавши сновиденье наяву,
И алый пламень крови жжёт траву,
Я помню, что всегда пожар на Марсе.
В Индусе, в Мексиканце, в Кельте, в Парсе,
В их вскликах и воззваньях к Божеству,
Я вижу брата, с ним в огне плыву,
И Эллин он, он – песнь, чьё имя – Марсий.
Напрасно мыслил рдяный Аполлон
Свести к струне – что хочет жить в свирели,
В Пифийских играх это мы прозрели.
И если любим звёздный небосклон,
Мы любим вихри звёзд в ночной мятели,
И миг верховный – в нашей страсти – стон.
Зовы
Есть синий пламень в тлеющей гнилушке,
И скрытность красных брызг в немом кремне.
Огни и звуки разны в тишине,
Есть медь струны, и медь церковной кружки.
«На бой! На бой!» грохочут эхом пушки.
«Убей! Убей!» проходит по Войне.
«Усни! Усни!» звенит сосна к сосне.
«Люби! Люби!» чуть слышно на опушке.
«Ау!» кричу, затерянный в лесах.
«Ау!» в ответ кричит душа родная.
«Молись! Молись!» глубокий шепчет страх.
Я звук. Я слух. Я глаз. Я мысль двойная.
Я жизнь и смерть. Я тишь. Я гром в горах.
И тень бежит, меня перегоняя.
Орхидея тигриная
В закрыве, в скрове, пламень безглагольный.
Дню не молись, обуглится до тла,
Перегорит, вдали от песни вольной.
В тюрьме лишь от угла и до угла
Весь путь того, к кому через решётку
Глядит Луна, а больше смотрит мгла.
При встрече должен издали трещотку
Чумной завихрить песней кастаньет,
Проказа – чу – за чёткой нижет чётку.
В безумии страшит любой предмет.
Я в мире сплю и чую орхидею,
На ствол чужой, смеясь, ползёт расцвет.
Я вижу всё. И разумом седею.
Сглаз
1.
Чуть где он встал, – вдруг смех и говор тише,
Без рук, без ног пришёл он в этот мир,
Приязные его – лишь птицы дыр,
Чьё логово – среди расщелин крыши.
Летучие они зовутся мыши,
И смерти Солнца ждут: Миг тьмы – им пир.
Но чаще он – невидимый вампир,
И стережёт – хотя б в церковной нише.
Пройдёшь, – не предуведомлен ничем, –
Вдруг на тебя покров падёт тяжёлый,
И с милыми ты будешь глух и нем.
Войдёт незрим, – и дом твой стал не тем,
Недоумён, твой дух стал зыбкий, голый,
Он в мир пришёл, сам не узнал зачем.