На этом диве превосходства,
Кому меж звёзд была тропа,
Седло являло с гробом сходство,
Подвески были черепа.
А кто в седле, понять нельзя мне,
Нельзя мне было в миг чудес:
Закрыв глаза, я лёг на камни,
Открыл глаза, а конь исчез.
Лишь перепевною подковой
Звенел он где-то вдалеке.
И вот уж ниткою суровой
Стал тонкий шёлк в моей руке.
Уж не царевич я медвяный,
Я бедный нищий на пути,
Не знающий, в какие страны
За подаянием идти.
Мне сказки больше незнакомы.
Лишь грёза молится одна,
Чтоб в голубые водоёмы
Лилась от Бога тишина.
Упрямец
В былое время аист приносил
Малюток для смеющихся малюток.
Вся жизнь была из сказочек и шуток,
И много было кедра для стропил.
Курились благовонья из кадил
Весь круглый год в круговращенье суток.
Я сам сложил довольно прибауток,
Звенел для душ, и мёд и брагу пил.
А ныне что? В рычанье шумов ярых
Лишь птицы мести могут прилетать.
Душа людей тоскующая мать.
Вся мысль людская в дымах и пожарах.
И лишь упрямец, всё любя зарю,
С ребёнком я ребёнком говорю.
Саморазвенчанный
Он был один, когда читал страницы
Плутарха о героях и богах,
В Египте, на отлогих берегах,
Он вольным был, как вольны в лёте птицы.
Многоязычны были вереницы
Его врагов. Он дал им ведать страх.
И, дрогнув, страны видели размах
Того, кто к Солнцу устремил зеницы.
Ни женщина, ни друг, ни мысль, ни страсть
Не отвлекли к своим, к иным уклонам
Ту волю, что себе была законом, –
Осуществляя солнечную власть.
Но, пав, он пал – как только можно пасть,
Тот человек, что был Наполеоном.
Сосредоточие
Мне нравится спокойно говорить,
Там в сердце средоточье бурь качая,
На сжатье рук лишь взглядом отвечая,
Прося распутать спутанную нить.
Не слишком ли легко кричать, громить,
Всю тишину, от края и до края,
Будя, дробя, волнуя, разрывая, –
Не лучше ли разъятость единить?
Художник любит делать то, что трудно:
Плотиной сжать свирепый ход морей,
Пригоршней зёрен вызвать шум стеблей, –
Заставить пыль светиться изумрудно,
Велеть лесам, чтоб пели многогудно:
Не это ли есть волшебство царей?
Два бога
Тецкатлипока, с именем мудрёным,
Был в Мексике дразнитель двух сторон,
Влюблённик стрел, избегов, оборон
И плясок боя по обрывным склонам.
С победой ли, с тяжёлым ли уроном,
Но биться, бить, сражаться, сеять стон,
На лоне многократных похорон
Быть новых битв неистощимым лоном.
Но возле гор, где зоркий Нагуатль,
Ацтек, взрастил могучие магеи,
Где кактусы узлят клубки как змеи, –
Вода морей, чьё имя нежно, Атль,
Поёт, что, расцветивший орхидеи,
Красив змеиный бог Кветцалькоатль.
Псалом Земли
Я слышу, как вдали поёт псалом Земли.
И люди думают, что это на опушке
Под пенье звонких птиц костёр любви зажгли.
И люди думают – грохочут где-то пушки.
И люди думают, что конница в пыли
Сметает конницу, и сонмы тел легли
Заснуть до нового рыдания кукушки.
И льнут слова к словам, входя в псалом Земли.
Искры тайн
Будут планеты проходить в своих орбитах.
Будет комета. И новая Луна.
Полчища маленьких раковин разбитых
Снова принесёт нам океанская волна.
В днях измельчит их движенье влаги буйной.
В днях измельчит их – их повторный поцелуй.
Дни их источат в той пляске поцелуйной.
Вот лежат песчинки. Прибрежный вихрь, ликуй.
В зыбях песчаных, как золотом обитых,
Догоранья Моря, мерцаний строй и ряд,
Грёзы предельные раковин разбитых,
Искры тайн подводных в последний раз горят.
Клубок
Я взял клубок, но не подозревая,
Что будет нить прястись сама собой
В узоры алый, жёлтый, голубой,
Клубок скользнул, в нём власть была живая.
И к нити нить мечтой перевивая,
Закрыв глаза, стоял я как слепой.
Узор к узору шёл наперебой,
Означилась вся повесть огневая.
Вдруг захотел я отшвырнуть клубок,
Но сам упал, растерянный, разбитый.
И, встав, прочёл решенье рдевших строк: –