И кит был нужен в повести земной,
Лик Вечности являет черепаха.
Моя душа – внимательная пряха,
Кто в пряжу слов проник, тот мудр со мной.
От предельности
Заколдованная воля в вещество вошла.
Тяжела людская доля – быть в цепях Добра и Зла.
Зачарованная сила завлеклась собой.
Всё, что будет, всё, что было, сказка Глуби Голубой.
Мы опять изменим лики, спрятав седину.
Наши замыслы велики, мы должны встречать Весну.
Разрушая изваянья, мы ваяем вновь.
Ты, в которой всё – сиянье, брачный день свой приготовь.
Мы опять увидим степи там, где города.
Разрушая наши цепи, мы поём: «Живи, Звезда».
Мы в степях, где день погашен, возведём шалаш.
Мы опять с безмерных башен возгласим, что праздник – наш.
Тяжела людская доля – камни громоздить.
Нет, легка. Светла неволя, если разум крутит нить.
Чрез столетья пробуждая сам себя в веках,
Вижу я рожденье Мая в первозданных лепестках.
Здесь я помню, хоть неясно, что дышал я – Там.
О, тебя, что так прекрасна, никому я не отдам.
Здесь стою я на пороге, веря в звёздный счёт.
Говорят, что сказка Боги. Вон, я вижу их полёт.
Сказка Месяца и Солнца
Юноша Месяц и Девушка Солнце знают всю длительность мира,
Помнят, что было безветрие в щели, в царство глухого Имира.
В ночи безжизненно-злого Имира был Дымосвод, мглистый дом,
Был Искросвет, против Севера к Югу, весь распалённый огнём.
Щель была острая возле простора холода, льдов, и метели,
Против которых, в багряных узорах, капли пожара кипели.
Выдыхи снега, несомые вьюгой, мчались до щели пустой,
Рдяные вскипы, лизнувши те хлопья, пали, в капели, водой.
Так из касания пламени с влагой вышли все разности мира,
Юноша Месяц и Девушка Солнце помнят рожденье Имира.
Капля за каплей сложили огромность больше всех гор и долин,
Лёг над провальною щелью тяжёлый льдов и снегов исполин.
Не было Моря, ни трав, ни песчинок, всё было мёртвой пустыней,
Лишь белоснежная диво-корова фыркала, нюхая иней.
Стала лизать она иней солёный, всюду был снег широко,
Вымя надулось, рекой четверною в мир потекло молоко.
Пил, упивался Имир неподвижный, рос от обильного пира,
После, из всех его членов разъятых, выросли области мира.
Диво-корова лизала снежинки, соль ледовитую гор,
В снеге означились первые люди, Бурэ и сын его Бор.
Дети красивого Бора убили злого снегов исполина,
Кости Имира остались как горы, плоть его стала равнина.
Мозг его тучи, и кровь его Море, череп его небосвод,
Брови угрозного стали Мидгардом, это Срединный Оплот.
Прежде всё было бестравно, безводно, не было зверя, ни птицы,
Раньше без тропок толкались, бродили спутанно звёзд вереницы.
Дети же Бора, что стали богами, Один, и Виле, и Ве,
Звёздам велели, сплетаясь в узоры, лить серебро по траве.
Радуга стала Дрожащей Дорогой для проходящих по выси,
В чащах явились медведи и волки и остроглазые рыси.
Ясень с осиной, дрожа, обнимались, лист лепетал до листа,
Один велел им быть мужем с женою, первая встала чета.
Корни свои чрез миры простирая, высится ствол Игдразила,
Люди как листья, увянут, и снова сочная тешится сила.
Быстрая белка мелькает по веткам, снов паутинится нить,
Юноша Месяц и Девушка Солнце знают, как любо любить.
Снеговые руны
Эти грузные стропила Скандинавского мышленья,
Замороженные глыбы дико вытянутых льдин,
Воздвигают храм нестройный, где лишь бури слышно пенье,
Где лишь ветер, снежный ветер, ветер царствует один.
Так ли? Так ли? Тот, кто видел, как крутится над снегами
Изворотливая вьюга на предвечном берегу,
Он усмотрит оком сердца, что полярными ветрами
Руны полные догадки начертились на снегу.
Снежные боги
Я вижу их в сумерках утренних,
Суровых богов Скандинавии,
В дыхании воздуха зимнего
Все едут они на конях.
Вон конь Двоебыстрый, весь в яблоках,
Вон конь Златоверхий, весь в золоте,
Конь Грузный, копыто туманное,
Конь Вихрь, легконогий размах.
Двенадцать коней огнедышащих,
У всех имена означительны,
Конь Блеск между ярких блистателен,
Острийный меж скорыми скор.
У каждого бога есть пламенник,
Скакун, не знакомый с усталостью,
Лишь Бальдера конь весь был пламенем,
Лишь пешим громовник был Тор.