Снизошедшее небо, его бирюзу
Держат добрые-добрые руки,
Ну а кто-то, пускай говорит про грозу,
Что пролилась в лесные яруги.
Что, как ландыш, слезится в чащобе лесной,
Просветленно, озонно слезится,
Над обрывом, над влажной его крутизной
Вдохновенной ликует синицей.
* * *
Под сенью вековых берез
Покоится моя Россия,
Не та, что поднялась до звезд,
А та, что в половодье рос
Купала ноженьки босые.
Что шла поляною лесной
С своей размашистой косою,
Что индевела всей спиной
Обильно выступившей солью,
Носила на своих руках,
Мозолей кандалы носила…
Да славится во всех веках
Моя сермяжная Россия!
Глазами матери моей
Грустит на скошенной поляне,
Печалит лик речных морей
Тоскующими журавлями.
Аленушкой в глухом лесу
Сидит на пенушке сосновом,
Свою кондовую красу
Потайным охраняет словом.
На блюдце хлюпкого листа
Росой серебряной блистает,
Сближает сладкие уста
С другими сладкими устами.
Торопится заря к заре,
Летят к рукам другие руки…
В пшеничном вызревшем зерне
Живые шевелятся звуки.
Повсюду шевелится жизнь,
Большой зачатая любовью,
Окапанный росою лист
Зеленой хлюпает губою.
Он всем нутром своим прирос
К нутру возлюбленной России,
Что в половодье дымных рос
Купала ноженьки босые.
* * *
Половодье. По всей по Руси
Все-то реки справляют свой праздник!
Колобродят повсюду ручьи,
Безо всякой гуляют боязни.
Не страшится любой крутизны,
Из лесного выходит оврага
Эта светлая песня весны,
Говорливая эта ватага.
Даже утренник не прихватил,
Не стреножил ликующей песни,
Он так щедро озолотил,
Он поблекшие высветлил перстни.
Прибодрил краснотал, белотал,
Прикоснулся к заплаканной иве,
Он себя самого увидал
В неоглядном певучем разливе.
Половодьем, его глубиной
Захлебнулись рассветные зори,
Что слышны на опушке лесной
В глухарином токующем зове.
* * *
Посредь лета пошла куролесить,
На июнь навалилась зима.
Резче ветер, угрюмится резче
Поднебесная синь-синева.
А цветущие яблони сразу,
Оробев, посмурнели они,
Помутился встревоженный разум
У моей присмиревшей родни.
Я дышу на озябшие руки,
На продрогшее утро дышу,
По родимой хожу я округе,
К своему подхожу шалашу.
Пребываю в своем огороде,
Посредь лета гляжу на зиму.
Непогодит, угрюмо холодит
Поднебесную синь-синеву.
Баламутит речную колдобу,
Поднимает ее на дыбы,
Хлещет белой крупой, белой дробью,
Убегаю от этой крупы.
Укрываюсь от хлещущей дроби,
Пропадаю в своем шалаше, —
Посредь лета зима колобродит,
На моей леденеет душе.
* * *
Праздник лета, откровенье света,
Вдохновенье мирного труда,
Даже песня взбалмошного ветра —
Как восторга зычная труба.
Овевает взбалмошная песня,
Луговую шевелит траву,
Поднимает прямо в поднебесье
Васильков земную синеву.
* * *
Пребываю в невидимом городе,
По утопшему шествую Китежу,
Не укрою в берестяном коробе,
Я всего себя выгрущу, выскажу.
Душу выложу на переходину,
На сугробину майской черемухи,
Упасу молодую смородину
От незримо витающей помохи.
Потому неуемно-восторженно
По незримому шествую городу,
И ничто-то, ничто не стреножено,
И ничто не понурило голову.
Гордо здравствуют русские витязи,
Неутихшие высятся звонницы,
И не где-то нибудь — в славном Китеже
Слышу голос воспрянувшей вольницы.
Созывает возвышенный колокол,
Зычно кличет к серебряной братине!
Красный день нестихаемым всполохом
На дубовой ликует рогатине.
По взбодренному лесу, по рамени
Этот день неумаянно движется,
А в какой-то потайной дубравине
Голубиная светится книжица.
Словесами зазывными радует,
Умиляет певучими строками…
Пусть российские наши оратаи
С белобокими дружат сороками!
Ядовитой не ведают помохи
На дощатой своей переходине,
Чтоб сугробина майской черемухи
Не грустила о сгибшей смородине.
* * *
Приблизилась моя весна,
Мой первый день приблизился,
Не оттого ль лишился сна,
Мороз больнее раскапризился.
Он остудил мои виски,
Пал на душу и на сердце,
На зелени моей тоски
Виднее обозначился.
Он придержал мои ручьи,
Он ослепил все лужицы…
Издревле на святой Руси
Случаются такие ужасы.
И я прошу — не опускай,
Мой друг, возвысь-ка голову!
Моя зеленая тоска,
Она привыкла к холоду.
Она — как озимь, как мои
Живучие подснежники,
Что показать себя могли
В веснушчатом орешнике.
На белый выглянули свет
И, удивляясь, замерли.
Узрели мой давнишний след
На занастевшей замяти.
* * *
Припоминается давнее-давнее,
Раннее утро так явственно видится,
Видится первое в жизни свидание
Ликом зари осененного витязя.
И не в росе — в белой-белой смородине
Стынет зеленая наша подгорица,
К белой протоке, как к белой колодине,
Белые кони откуда-то гонятся.
Неудержимо от ямины к ямине
По луговине нескошенной стелются,
А на зазывно цветущие яблони
Нежно глядит одинокая девица.
Все своего дожидается витязя,
Может, отважится, может, покажется…
Раннее утро так явственно видится,
Нижегородское чудится княжество.
Неугомонная слышится отчина,
Чуются вздохи дремучего Керженца,
Что-то такое желается, хочется,
Яблоням — спелые яблоки грезятся.
И незабудкам мерещится давнее,
Видится первое в жизни свидание,
Близкие-близкие, давние-давние
Не унимаются чьи-то рыдания.
Плачет — от радости — хлюпкая ивина,
Клонит себя над замшелой колодиной,
Вся-то она так светло осчастливлена
И не росой — белой-белой смородиной.
* * *
Просыпаюсь вместе с петухами,
С пастухами на ноги встаю.
И хватаю жадными руками
Водяную скользкую струю.
Чудотворной свежестью колодца,
Той водой, что льется из ковша,
Я смываю с глаз своих коросту,
Чтобы с солнцем сблизилась душа.
Чтоб она, душа моя, понуро
По большой дороге не брела,
Чтоб ее, как дерево, минула
Молний каленая стрела.