– У нас в туалете в вентиляции все по-русски говорят. Вчера верхняя мама говорила дочке идти зубы чистить.
– Это сейчас там мама. А раньше оттуда дяденьки кричали, совершенно непонятно. Неужели не помнишь?
– Нет. Раньше я вообще плохо соображал.
– А ещё из серого ящика у хозяев иногда поют непонятно. Музыка понятно, а слова – нет. А говорит понятно.
– Ящик непонятный, вот и поёт непонятно. Так что куркиёка?
– Куркиёка показывает мне картинки про прежних хозяев, которые жили в доме раньше, до моих. Очень сильно раньше. Сам он под крышей веранды живёт, никогда не выходит. А зимой на чердак перебирается. Только стучит в потолок в разных местах, ходит там тихонечко. Картинки его вижу, когда на веранде сплю. Не поймёшь, то ли картинки, то ли истории. Живые такие картинки.
Ещё я точно знаю, что куркиёка грустный. И когда-то давно очень на людей сердился, но не на моих. На кого-то другого. Моих он, как бы сказать… простил, что ли. Смирился. Нет, не то. Не знаю, как сказать. Притерпелся. Обиды не держит. Не то, чтобы принял как своих, нет. Но обиды не держит.
– Да что за обида-то?
– Раньше в этом доме жили другие.
– Кто другие? – испугался Тюпа. – Не люди, что ли?
– Скажешь тоже. Конечно, люди. Только это было давным-давно. Может, ещё тогда, когда твой Саша в Опалёво жил.
Куркиёка мне всё показал. Дом не изменился. А вокруг всё другое. Теперь там улица и вокруг дома. И заборы везде. А раньше с одной стороны шла дорога, а с другой стороны – лес. За домом – огород, поле. Яблоневый сад, малинник. Рядом с домом сарайчик стоял, дальше коровник и сеновал. Никаких заборов, разве только загородки для кур, чтобы лиса не утащила. В доме жили хозяин с хозяйкой, трое деток, и бабушка с дедушкой, старшие хозяева. Печку топили.
В те времена куркиёка не на веранде под крышей ютился, а как вам положено – за печкой или в чулане. Аккуратно в доме было, не то, что сейчас. Наша хозяйка много лишнего, конечно, в дом тащит.
– Да уж, – проворчал Тюпа, – вот у нас в Опалёво, небось, только самое нужное по хозяйству было заведено, а у этой чего только по шкафам не понавалено.
– Зато кормит хорошо.
– Это да, – признал Тюпа, – а что тебе этот куркиёка ещё показывал?
– Кота. Хороший кот, спокойный. Мышей ловил.
– Наши тоже ловили.
– А я не ловлю. Перевелись у нас мыши. В городе даже запаха нет, а в доме после зимы бывает. Но только запах, сами успевают убежать. Не то и я бы ловил. Я однажды бельчонка поймал!
– Изверг ты.
– Хозяйка меня тоже тогда ругала… Ещё у них собака была. Сидела во дворе в конуре. А то дети её из конуры выманивали и играли. В лес с ней ходили. Две козы ещё у них жили. Они смешные. Если недосмотреть, с дерева кору обгрызали. В жизни я коз не видел, только у куркиёки на картинках. Дети их пасли по очереди. Или вместе. Лошадка ещё у них была.
– Хорошо-то как. У наших в Опалёво тоже была. Саша любил верхом на ней кататься. Ни за что не уступал никому, всё ему первым надо было скакать.
– Ой, Тюпа, правда, у них было хорошо. Я хоть только на картинках у куркиёки, да и то их полюбил. Ещё куркиёка показывал, как однажды хозяин принёс в дом большую деревянную коробку с колёсиком. Эта коробка, если включить, говорила разными голосами, музыку играла, тоже разную. Красивую. И не очень. Если колёсико крутить, коробка шипела и тихонько визжала странными голосами. Их коту не нравилось, он уходил от этих звуков. Не знаешь, что за штука такая? У нас нет.
– У нас своей такой громкой штуки в избе не было. А на улице была. Где-то в деревне стояла и голосила на всю округу так, что в доме было слышно. Появилась она после этой их революции, когда вся жизнь поменялась. Я-то не ходил, мне без надобности, но слышать слышал. То песни распевает, то речи бубнит. Вся деревня сбегалась слушать. А у этих – надо же – прямо дома. Что хочешь, то и включай. Или вообще не включай. Тишина тоже хорошо.
– Как наша серая коробка, – сообразил Яша.
– Пожалуй, – согласился Тюпа, – а что там дальше было у куркиёки?
– А дальше хозяева перестали слушать весёлую музыку. Чаще всего они включали в коробке неинтересные разговоры. Бубубу да бубубу. И от этого и взрослые, и дети делались всё серьёзнее. Старшая хозяйка то и дело садилась плакать, дети стали совсем тихие и даже играть перестали. И смеяться перестали. Какие-то люди приходили, с хозяином говорили. Однажды вечером вся семья села за стол, поужинали как обычно, только лица у них были очень грустные. Поздняя осень тогда была. Почти зима. Снег уже выпал. Обычно дети играли, снеговика лепили, а тут и не выходили, всё дома сидели.
Так вот, натопили в тот день дом жарко-жарко, сели за стол. Было уютно, но отчего-то ужасно тоскливо. А наутро хозяева вытащили из куркиёкиного чулана сундук, который там стоял всю жизнь, и положили туда одежды сколько влезло, фотографий и каких-то коробочек. Хозяйки прибрали дом, намыли полы, задёрнули занавески и всё. Вышли и тихо прикрыли за собой дверь. Взвалили сундук на телегу. Привязали к ней корову с козами, посадили детей на сундук и ушли не оглядываясь. Собака увязалась за ними. Куркиёка с котом остались дома. Куркиёка не захотел уходить. Он решил остаться и будь что будет. Тем более, его не позвали. А кот, тот вовсе своего мнения не высказывал, а отсиделся в подполе, пока хозяева уходили.