Члены Совета уже собрались было снова за меня взяться, но тут чья-то тень отделилась от стены и выступила на свет. Это был представитель велоцирапторов, тощий, недорослый малый. Двигался он с необычайной грацией, без всяких усилий, и подскользнул ко мне под бок раньше, чем я толком его заметил.
— Прошу вас, — произнес он, стараясь глотать шипящие и лишь слегка шепелявя. Такое порой случается как с рапторами, так и с орнитомимами — наши продолговатые рыла могут сделаться преградой для языка. — Позвольте мне поговорить с этим мальчиком.
Остальные пожали плечами и осадили назад, а мелкий раптор предложил мне встать со стула и провел меня из зала Совета в небольшую темную комнату слева. Там мы сели на пол друг напротив друга, сразу же оказываясь в легкой, почти дружелюбной атмосфере, несмотря на мурашки, которые то и дело пробегали у меня по спине.
— Ты понимаешь, зачем ты здесь? — спросил он, и я кивнул. — Конечно, понимаешь. Ты разумный молодой раптор, Винсент. Это я точно могу сказать. И ты оказался в ужасной ситуации.
Казалось, член Совета ждет, что я заговорю, а потому я ответил ему кратким «угу» — это при том, каким я вообще-то был болтуном.
— Вся эта уйма старых динозавров на самом деле жаждет мести, хотя так может вовсе не показаться. У них есть избиратели, у них есть законы, и они просто пытаются делать то, чего от них ждут. Однако, — продолжил он, — работа часто поглощает их с головой. Все они просто свихиваются и становятся такими, какими ты только что их там видел. Зубы скрежещут, когти летают — дикие твари…
Тут из меня вылетел легкий смешок, и он ухмыльнулся в ответ.
— Я лишь говорю о том, — продолжил представитель рапторов, — что нам совсем не обязательно через все это проходить. Будь у них такая возможность, они бы тебя тут всю неделю промурыжили. Задавали бы вопросы, мало-помалу тебя ломали, а в самом конце, ручаюсь, ты бы рассказал им то, что они хотят услышать. Я уже видел такое раньше. Уверяю тебя, это малоприятное зрелище. Но здесь только мы с тобой. И я собираюсь поведать тебе правду, годится?
К прямому разговору я уже был готов.
— Угу.
— Они крепко прижали Джека. Отпечатки перчаток, следы от велосипеда. Одна из дам почуяла его запах на своей личине. Совет взял его с потрохами и спускать ему ничего не намерен.
— Он… он заговорил? — спросил я.
— Нет, — сказал раптор. — Он молчал как рыба. Не стану тебе лгать. Но он весь в очень крутых проблемах, и Совет думает кое о каком серьезном наказании. Исправительно-трудовым лагерем для малолетних преступников Джек не отделается. Вся штука в том, что в последнее время было слишком много вольностей с личинами. Все те Б-ремешки, что сгорели в Сан-Франциско, окончательно их взбесили. Теперь они изо всех сил ищут козла отпущения. И похоже, как раз Джек им станет.
Я с трудом сглотнул слюну. Такое в мои планы никогда не входило.
— Они… в смысле… высшее преступление…
— Ты хочешь спросить, приговорят ли его к смертной казни?
— Да, — выдохнул я.
— Нет. Джек еще слишком молод, а кроме того, есть сведения, что до млекопитающих ничего из случившегося не дошло. Но это не значит, что Джека легко отпустят. Во время вынесения приговора он будет считаться взрослым. Это означает одну из тюрем в Канаде.
Ка-на-да. Три слога — одно до смерти пугающее слово. Никто в точности не знал, что происходит в рептильных тюрьмах, что расположены в этих суровых краях, но одной мысли о том, что Джека буду пичкать исключительно снегом и беконом, было достаточно, чтобы я впал в паническое настроение.
— Он не может гуда отправиться, — торопливо произнес я, стараясь говорить потише, пусть даже слова потоком лились из моего рта. — Ведь его там… нет, он не должен туда попасть!
— Согласен. Для своего возраста Джек очень крепкий парнишка. Но его там живьем съедят. Боюсь, в самом буквальном смысле. Ты слышал рассказы.
Я их слышал. Басни о каннибализме и беспредельном насилии в системе канадских тюрем — агрессии не только беспрепятственной, но даже поощряемой охранниками в тех местах. Джек со всеми своими потрохами лишь возбудит аппетит у тех монстров с Великого Белого Севера. Внезапно я понял, что должен его спасти.
— Что я должен сделать?
— Сейчас мы туда вернемся, — сказал раптор. Глаза его были мягкими и ясными, а в уголках длинного рыла играла простая и дружелюбная улыбка. — Затем я спрошу тебя, что случилось. Ты все выложишь, объяснишь, что это была просто невинная мальчишеская проделка, много шума из ничего. Никто не пострадал, никто ничего не заметил. Вам обоим назначат небольшой штраф, вы сможете отработать его в восстановительном центре Совета, и через шесть месяцев мы забудем о том, что случилось. — Тут он взял паузу и посмотрел мне прямо в глаза. — Разве не это мы должны сделать, Винсент? Вместе — ты и я?
Прежде чем я это понял, я уже кивал, а он вел меня назад в зал. Там раптор хитровато мне подмигнул и занял свое место среди остальных членов Совета. Низко опустив голову, я разглядывал мозаику на полу — там изображалась Земля, покрытая зелеными чешуйками.
— Ну вот, Винсент, теперь все в порядке, — сказал раптор, беря в свои руки инициативу, как он и обещал. — Почему бы тебе не рассказать всем присутствующим, что на самом деле случилось?
Момент истины. Развилка на дороге. Мы с Джеком обсуждали самые разные варианты, но до такого никогда не доходило. Теперь у меня появлялся шанс спасти своего друга от страшной судьбы, и мне всего-навсего требовалось рассказать правду. Выбор казался проще пареной репы. Несколько месяцев исправительных работ, как сказал этот милый раптор, и мы будем свободны. Если полгода мытья полов и уборки сортиров спасут Джека от канадских подонков, я от всей души желал эти полгода с ним разделить. И даже несмотря на наше торжественное обещание молчать о событиях того дня, на наши клятвы, которые мы процарапали на только еще выходящих наружу когтях друг друга, я не сомневался, что со временем, когда ему расскажут о представившихся вариантах, Джек меня поймет.
Я уже открыл рот, чтобы заговорить, чувствуя, как растягиваются мои челюстные мышцы. Сухой язык охотно готовился выдать все секреты того летнего вечера.
— Вот как все получилось… — начал я.
И тут я вдруг почуял аромат чернослива.
Если забыть про запах страха как смрад разложения и амбре обильного пота, страх — это чернослив, спелый и благоухающий. Однако на сей раз этот запах исходил вовсе не от меня. Он струился от членов Совета. Их терзал страх, что им придется меня отпустить. Страх, что они напортачат с еще одним расследованием государственного масштаба. Я мгновенно почувствовал, что нет у них ничего на Джека, что тот раптор все выдумал, что если я сейчас расколюсь, Джек будет гнить в Оттаве не один.
— Мы весь день были в лавке, — сказал я, в точности повторяя фразу, которую я, словно дятел, долбил весь предыдущий месяц. — Мы не имеем к этому никакого отношения.
Наступил момент ошалелого безмолвия, пока старейшины осознавали, что я ни в какую не собираюсь прогибаться под их напором, а затем раптор вскочил из своего кресла и с яростным ревом бросился ко мне. Скаля клыки, он явно намеревался добраться до моей глотки. Но он был слишком стар, а я — доверху накачан адреналином. Я с легкостью от него увернулся, и он врезался в стену у меня за спиной. Прежде чем раптор смог собраться с силами и сообразить новую атаку, другие члены Совета бросились к своему коллеге и удержали его. Одно дело — допрашивать ребенка; совсем другое — открыто расчленять его на форуме законодателей. Когти летали, зубы скрежетали.
Один компис протиснулся сквозь общую сутолоку и указал клювом в сторону лестницы.
— Убирайся отсюда, пацан, — со вздохом сказал он. — Ты свободен. Можешь идти.